Жуков. Танец победителя - Сергей Егорович Михеенков
Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла. Понесла очень большие потери от огня японской артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы. Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин, даже больше. Но мы шли на это. Ещё большие потери понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стёрли.
Когда всё это начиналось, я был в Тамцак-Булаке. Мне туда сообщили, что японцы переправились. Я сразу позвонил на Хамар-Дабу и отдал распоряжение: «Танковой бригаде Яковлева идти в бой». Им ещё оставалось пройти 60 или 70 километров, и они прошли их прямиком по степи и вступили в бой.
А когда вначале создалось тяжёлое положение, когда японцы вышли на этот берег реки у Баин-Цагана, Кулик потребовал снять с того, я оставшегося у нас там плацдарма артиллерию – пропадёт, мол, артиллерия! Я ему отвечаю: если так, давайте снимать с плацдарма всё, давайте и пехоту снимать. Я пехоту не оставлю там без артиллерии. Артиллерия – костяк обороны, что же – пехота будет пропадать там одна? Тогда давайте снимать всё.
В общем, не подчинился, отказался выполнять это приказание и донёс в Москву свою точку зрения, что считаю нецелесообразным отводить с плацдарма артиллерию. И эта точка зрения одержала верх»[58].
Танковая атака у Баин-Цагана, проведённая во многом «против правил», была, конечно же, риском. Но все риски Жуков мгновенно просчитал, принимая такое решение: японцы, имея плотную противотанковую оборону и хорошо пристрелянную местность, конечно же, успеют уничтожить какое-то количество танков, пожгут многие экипажи комбрига Яковлева, и это станет большой потерей, даже в масштабах армейской группы, более того, если что-то в ходе боевых действий пойдёт не так, именно эту кровавую атаку танками на неподавленную противотанковую оборону и поставят ему в вину как недопустимую ошибку и, возможно даже, как вредительство. Но все сомнения накрывала надежда, быстро перерастающая в уверенность – яковлевцы не дрогнут, их БТ-5, лёгкие и маневренные, как казачьи эскадроны, успеют добраться до японских позиций раньше, чем те окончательно уверуют в сокрушительную силу своего противотанкового огня. Что и произошло. Перед Жуковым в пустыне Номонган стояла чрезвычайно сложная задача – быть осторожным (чтобы выжить, в том числе и среди своих) и одновременно смелым и решительным (чтобы победить).
Спустя годы он так оценивал своё тогдашнее положение и внутреннее состояние: «Первое тяжёлое переживание в моей жизни было связано с 37-м и 38-м годами. На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие. И вот после всего этого – вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда с радостью. А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы и о которых я частично знал, а частично догадывался. Я бы рад всему: нашему успеху, новому воинскому званию, получению звания Героя Советского Союза. Всё это подтверждало, что я сделал то, чего от меня ожидали, а то, в чём меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».
Было нелегко. И непросто. Приходилось схватываться и с начальством. А это особенно опасно. В беседе с Константином Симоновым о Халхин-Голе Жуков рассказал о стычке со Штерном, задача которого состояла в обеспечении армейского тыла. И лишь в случае расширения военных действий армейская группа Жукова переходила в прямое подчинение штаба фронта.
Командарм 1-го ранга Г. И. Кулик. 1939 г.
[Из открытых источников]
Штерн советовал «не зарываться», «остановиться», нарастить силы и только после этого замыкать окружение. Жуков был категоричен: если мы «отложим на два-три дня выполнение своего первоначального плана, то одно из двух: или мы не выполним этот план вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями, которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят те потери, которые мы несём сейчас, действуя решительным образом. Приняв его рекомендации, мы удесятерим свои потери.
Затем я спросил его: приказывает ли он мне или советует? Если приказывает, пусть напишет письменный приказ. Но я предупреждаю его, что опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать мне не будет. Я сказал: «Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать мой тыл. Я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено». Был жёсткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушёл. Потом, через два или три часа, вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и сказал мне: «Ну что же, пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации».
Штерн, по всей вероятности, был, мягко говоря, не рад, что затеял этот разговор. Да и вообще чувствовал себя неуютно, исполняя обязанности снабженца при младшем по званию. Правда, надо заметить, что у Жукова было больше командного опыта.
6
Операция по охвату 6-й японской армии, которым триумфально закончилось дело на Халхин-Голе, целиком готовилось в штабе 1-й армейской группы. Порой, чтобы вышибить из-под ног Жукова хотя бы одну ножку табуретки, разработку операции приписывают штабу Штерна, более того, лично ему.
