Когда-то тому назад... Сказки английских писателей - Джон Рескин

Пройдя еще немного, Дан и Юна оказались перед подковообразной ложбиной глубиной в сто футов: ее крутые склоны, как сетью, были покрыты овечьими тропами. Внизу, под охраной Молодого Джима, паслись овцы. На краю склона, зажав между колен посох, сидел мистер Дадни и вязал. Дети рассказывали ему, что вытворял Старый Джим.

— A-а, он решил, что вы увидите мою голову одновременно с ним. Кто ближе к земле, тот видит больше. Вам, кажется, очень жарко?

— О да! — сказала Юна, плюхаясь на землю. — И еще мы устали.

— Садитесь рядышком. Скоро начнут расти тени, прилетит ветер, всколыхнет жару и ваши глазки закроются, словно укрытые шерстью.

— Мы вовсе не хотим спать, — возмущенно возразила Юна, тем не менее ловко пристраиваясь в первой же полоске появившейся тени.

— Конечно, не хотите. Вы пришли поговорить со мной, как, бывало, ваш отец. Он-то мог найти эту ложбину Нортона сам, без помощи собаки.

— Ну, он же был родом отсюда, — сказал Дан, растягиваясь на земле.

— Да, отсюда. И мне никак не понять, зачем он отправился жить в Уильд, среди этих противных деревьев, когда мог остаться здесь. В деревьях проку нет. Они притягивают молнию, и когда овцы спрячутся под ними, то можно вполне потерять их с десяток за одну грозу. Так-то. Ваш отец знал это.

— Деревья совсем и не противные. — Юна приподнялась на локте. — А дрова? Топить углем я не люблю.

— Что-что? Поднимись-ка чуть повыше, тебе будет удобней лежать, — попросил мистер Дадни, хитро улыбаясь. — А теперь пригнись пониже и понюхай, чем пахнет земля. Она пахнет чабрецом. Это он придает нашей баранине ее неповторимый вкус, и, кроме того, как говорила моя мама, чабрец может излечить все что угодно, кроме одной сломанной шеи или разбитого сердца, я точно нс помню, что именно.

Дети старательно принюхивались и почему-то забыли поднять головы с мягких зеленых подушек.

— У вас в Уильде ничего похожего нет, — сказал мистер Дадни. — Разве может сравниться с чабрецом ваша вонючка-жеруха?

— Зато у нас много ручьев, где можно плескаться, когда жарко, — возразила Юна, разглядывая желто-фиолетовую улитку, проползавшую возле ее носа.

— Ручьи иногда выходят из берегов, и тогда приходится перегонять овец на другое место, не говоря уже о том, что после этого животные заболевают копытной гнилью. Я всегда больше полагаюсь на пруд, где собирается дождевая вода.

— А как он делается? — спросил Дан, надвигая шапку на самые глаза. Мистер Дадни объяснил.

Воздух задрожал, как будто не мог решить — спускаться ли ему в лощину или двигаться по открытому пространству. Но двигаться вниз оказалось, наверное, легче, и дети почувствовали, как ароматные струйки одна за другой, мягко переливаясь и едва касаясь их век, тихо проскальзывают вниз по склону. Приглушенный шепот моря у подножия скал слился с шелестом травы, колышущейся от ветра, жужжанием насекомых, гулом и шорохом пасущегося внизу стада и глухим шумом, исходившим откуда-то из-под земли. Мистер Дадни замолчал и принялся вязать дальше.

Очнулись дети от звука голосов. Тень уже доползла до середины склона ложбины, и на ее краю они увидели Пака, который сидел к ним спиной рядом с каким-то полуголым человеком. Человек, похоже, чем-то старательно занимался. Ветер стих, и в наступившей тишине до детей долетали все до единого звуки, усиленные гигантской природной воронкой, как усиливается шепот в водопроводной трубе.

— Ловко ты его сделал, — говорил Пэк, наклоняясь вниз. — Какая точная форма!

— Ловко-то ловко, но что для Зверя этот хрупкий каменный наконечник? Ну его! — Человек что-то презрительно отшвырнул. Это что-то упало между Даном и Юной — красивый темно-голубой каменный наконечник для стрелы, все еще хранивший тепло рук мастера.

Человек потянулся за другим камнем и стал возится с ним, как дрозд возится с улиткой.

— Пустое дело, — сказал он наконец, тряхнув косматой головой. — Ты продолжаешь возиться с камнем лишь потому, что делал так всегда, но когда дело дойдет до схватки со Зверем, это оружие оказывается бесполезным…

— Со Зверем покончено. Он ушел.

— Как только появятся ягнята, он вернется снова. Уж я-то знаю. — Человек с точно рассчитанной силой ударил по камню, и осколки жалобно запели, разлетаясь в стороны.

— Он не вернется. Сейчас дети могут целый день спокойно валяться на земле, и с ними ничего нс случится.

— Ты думаешь, могут? А ты попробуй назвать Зверя его настоящим именем, тогда я, может, поверю.

— Пожалуйста. — Пак вскочил на ноги, сложил руки рупором и крикнул: — Волк! Волк!

Сухие склоны ложбины ответили эхом «воу, воу», очень похожим на лай Молодого Джима.

— Ну что? Кого-нибудь видишь или слышишь? Никто не отзывается. Серого Пастуха больше нет. Бегущий в Ночи удрал. Все волки ушли.

— Здорово! — Человек вытер лоб, как будто ему было жарко. — А кто их прогнал? Ты?

— С ними сражались многие люди многие годы, каждый в своей стране. Разве ты не был одним из них? — спросил Пак.

Не говоря ни слова, человек распахнул одежду, сшитую из овечьих шкур, и показал бок, весь покрытый зарубцевавшимися шрамами. Ужасные белые вмятины усеивали и его руки от локтя до плеча.

— Вижу, — сказал Пак. — Это следы Зверя. А чем ты с ним сражался?

— Рукой, топором и копьем, как и наши отцы до нас.

— Да? Тогда как же, — спросил Пак, отдергивая темно-коричневую одежду человека, — как у тебя оказалось вот это? Ну, показывай, показывай! — И он протянул свою маленькую руку.

Человек медленно вытащил висевший у него на поясе длинный, темного железа нож, величиной чуть ли не с короткий меч, и, подышав на него, протянул рукояткой вперед Паку. Тот взял его, склонив голову набок, тихонько провел пальцем от острия к рукоятке и, прищурясь, стал так пристально рассматривать, словно перед ним был часовой механизм.

— Хорош! — сказал он с неподдельным удивлением.

— Еще бы. Его сделали Дети Ночи.

— Да, вижу по стали. Интересно, чего он мог тебе стоить?

— Вот чего! — Человек поднес руку к щеке. Пак даже присвистнул, как скворец.

— Клянусь Кольцами Меловых Скал! Так вот какую цену ты заплатил! Повернись к солнцу, чтобы я мог получше рассмотреть, и закрой глаз.

Он осторожно взял человека за подбородок и повернул его так, что дети, сидевшие выше на склоне, увидели, что на месте правого глаза у него было одно только сморщенное веко. Пак быстро повернул человека обратно, и они оба сели на прежнее место.

— Это было сделано ради овец. В овцах наша жизнь, — сказал человек, словно оправдываясь. — Разве я мог поступить иначе? Ты ж понимаешь, Робин.