Когда-то тому назад... Сказки английских писателей - Джон Рескин

V. Маленький домик

О Маленьком Домике в Кенсингтонском Саду, единственном в мире домике, построенном для людей феями, слышали все. Но никто не видел его, за исключением, может быть, трех-четырех человек, которые не только видели его, но и спали в нем, потому что это единственный способ его увидеть. Дело в том, что, когда вы ложитесь спать, никакого домика нет, зато просыпаетесь вы уже под его крышей и выходите из него наружу.

Существует еще один способ увидеть домик. Правда, в этом случае вы видите не столько сам домик, сколько свет в его окнах. Этот свет можно заметить после наступления Запретного Часа. Дэвид, например, вполне отчетливо видел его вдали сквозь деревья, когда мы возвращались домой с рождественского представления, а Оливер Бейли видел его как-то вечером, когда допоздна оставался в Темпле[6], где работает его отец.

Анджела Клер (та самая, которая любит, когда у неё удаляют зуб, потому что после этого её угощают чаем в кафе) видела одновременно сотни и сотни огоньков — должно быть, она застала момент, когда феи строят дом. Они строят дом каждую ночь, и всегда в разных уголках Сада. Один из огоньков показался Клер больше других, хотя она и не была абсолютно уверена в этом — они постоянно прыгали то туда, то сюда, и поэтому вполне возможно, что больше других был какой-нибудь другой огонек. Если же больше других был именно он, то это был огонек Питера Пэна. Многие дети видели огоньки в окнах домика, так что в этом нет ничего особенного. Но Мейми Маннеринг стала известной благодаря тому, что впервые такой домик был построен именно для нее.

Мейми всегда была довольно чудным существом, а уж ночью она становилась совсем странной. Ей было четыре года, и днем она не очень отличалась от прочих детей. Она радовалась, когда её брат Тони, несколько высокомерный шестилетний мальчуган, обращал на нее внимание, с восхищением смотрела на него и тщетно пыталась ему подражать, а когда он пихал её, она совсем не обижалась и была только польщена. Играя в крикет, она задерживала удар, чтобы продемонстрировать вам свои новые туфли, хотя мяч был уже в воздухе. В общем, днем она была совершенно обычной девочкой.

Но когда опускалась ночная тень, у зазнайки Тони улетучивалось все его презрение к Мейми, и он поглядывал на нее с опаской, что совсем не удивительно, поскольку с наступлением темноты на лице Мейми появлялось выражение, которое иначе, как хитрым, я назвать не могу. Вместе с тем оно было безмятежно, чем резко отличалось от беспокойных взглядов Тони. Тут он начинал дарить ей свои любимые игрушки (которые утром всегда брал назад), а она принимала их с пугающей улыбкой. Причина, по которой он вдруг начинал к ней подлащиваться, а она окутывалась такой таинственностью, состояла, говоря кратко, лишь в одном; оба они знали, что скоро их отправят спать. Именно тогда Мейми становилась безжалостной. Тони умолял её не делать этого, мама и их чернокожая няня грозились её наказать, но в ответ Мейми только улыбалась своей пугающей улыбкой. И когда они оставались с Тони одни в спальне, где горел лишь ночник, Мейми медленно поднималась на кровати, шепча:

— Шш!.. Что там?

Тони начинал упрашивать её:

— Там никого нет, — не надо, Мейми! Не делай этого! — и натягивал на голову одеяло.

— Он подходит ближе! — шепчет Мейми. — О, посмотри же на него, Тони! Он шевелит рогами твою постель, — он тебя бодает. Тони, о, бодает!

И так продолжалось до тех пор, пока Тони в ночной рубашке с пронзительным визгом не бросался вниз. Тогда кто-нибудь из взрослых поднимался наверх, чтобы отшлепать Мейми, но она уже безмятежно спала, — причем не притворялась, а спала на самом деле, и во сне выглядела настоящим ангелочком, что, по-моему, только усугубляет её вину.

В Саду они бывали, разумеется, днем, и говорил там в основном Тони. По его рассказам можно было заключить, что он — настоящий храбрец, и никто не гордился им больше, чем Мейми. Ей бы хотелось повесить на себя табличку с надписью, что она его сестра«. Более всего она восхищалась им в те моменты, когда он с удивительной решительностью говорил (и это бывало часто), что однажды останется в Саду после того, как ворота закроются.

— О, Тони, — говорила тогда Мейми с чрезвычайным уважением, — но ведь феи страшно рассердятся!

— Пожалуй! — беззаботно отвечал Тони.

— А может быть так, — продолжала Мейми, трепеща от возбуждения, — что Питер Пэн прокатит тебя в своей лодке?

— Я его просто заставлю, — отвечал Тони. Неудивительно, что Мейми так им гордилась.

Им, однако, не следовало бы говорить об этом громко, поскольку как-то раз их услышала фея, собиравшая остовы листьев, — феи ткут из них летние занавески. С тех пор Тони был взят феями на заметку. Они ослабляли перила, когда он собирался на них сесть, и он летел на землю вверх тормашками; они хватались за его шнурок, и он спотыкался и падал, они подкупали уток, и те топили его кораблики. Причина почти всех неприятностей, которые происходят с вами в Саду, в том, что чем-то вы не угодили феям, поэтому следует соблюдать осторожность, когда вы говорите о них.

Мейми была из числа тех, кто любит для каждого дела назначать точный день, чего нельзя сказать о Тони.

Если Мейми спрашивала, когда же он намерен остаться в Саду после Запретного Часа, он просто отвечал: «В свое время». Из его ответа нельзя было понять, когда же придет это «свое время», но если Мейми спрашивала его: «А сегодня еще не время?», он со всей определенностью отвечал, что нет, сегодня время еще не пришло. Из этого Мейми заключила, что он поджидает по-настоящему удобного случая.

Так мы приближаемся к одному дню, когда Сад покрылся снегом, а на Круглом Пруду появился первый лед: еще недостаточно крепкий, чтобы по нему можно было кататься, но по крайней мере, его можно было пробивать камнями. Именно этим и занимались многие умные мальчики и девочки.

Придя в Сад, Тони и его сестра хотели пойти прямо к пруду, но их айя сказала, что сперва им надо пройтись, чтобы согреться. При этом она посмотрела на щит,