Неофит - Ярослав Кожедуб

— Ну и хорошо, — безразлично произнесла девушка, молча удалившись по коридору.

Я же провожал её застывшим взглядом, пытаясь решить, как мне теперь к ней относиться. Ведь её дед, на тот момент единственный в Империи, кто освоил магию атомных реакций, намеренно саботировал приказ императора, не став наносить серию ударов по Зальцбургу. Да, неизбежно погибли бы гражданские люди. И гражданские волки. Поскольку на тот момент это была крупнейшая волчья община у противника — в городе и пригородах количество волколаков исчислялось миллионами. Миллионы волчьих душ, которые на тот момент ещё не отправили на фронт, затыкать все возможные дыры. Миллионы волчьих душ, чья преждевременная смерть сохранила бы кучу жизней с нашей стороны: такова уж паскудная математика войны. В том числе, вполне вероятно, жизни моего деда, дядюшек, тётушек… и, опосредованно, родителей.

Не сомневаюсь, что у Тимофея Миронова были очень крепкие моральные принципы. Не сомневаюсь, что его последующая смерть лично от руки императора казалась ему крайне героической. Увы, это мало помогло его клану, который после казни главы попросту расформировали, лишив всего имущества и заслуг. Большая часть людей из клана сменили фамилию — во избежание негативных ассоциаций. Народу его поступок, мягко говоря, тоже не понравился, так что негатив к фамилии был высок. Особенно после Звериной Ночи, когда ненависть к волколакам, только-только поутихшая после войны, взлетела на новый виток.

Сменила фамилию и дочь Тимофея. Выбрав вербу, как знак будущего возрождения. Потому из всего списка, который я и видел-то один раз в жизни, когда готовился к экзаменам и листал дополнительную литературу, я запомнил именно её — всё же это было в определённом роде… смело.

Сын за отца не в ответе. Внучка за деда — тем более.

Но почему-то я уже жалел о своём неуёмном любопытстве.

Интерлюдия 2

Его Императорское Величество Борис Второй не был большим любителем роскоши и сложных церемоний. Да, иногда без этого никуда. Но большую часть своей работы он спокойно осуществлял из довольно простенькой (с учётом его возможностей) усадьбы в полусотне километров от Петрограда. Если требуется лишь официальная подпись — документы привезут в усадьбу помощники, иначе на черта они нужны, спрашивается? Если же требуется личное присутствие — для магистра-мажора это максимум десять минут полёта до большинства возможных точек.

Увы, сейчас ему приходилось терпеть вызывающую роскошь Солнечного Дворца — самой, пожалуй, нелюбимой из всех официальных резиденций. Сверкающая позолота и мрамор, огромные окна в пол и светлый паркет, засилье бежевых, жёлтых и розовых тонов. Пошлятина. Куда больше императору нравились спокойные серые и изумрудные тона родной усадьбы. Но сегодняшняя встреча требовала определённой… символичности, поэтому пришлось пойти на лёгкие моральные страдания.

В небольшую комнату для аудиенций со стуком заглянул сухонький старичок. Выбритая лысая голова в пигментных пятнах, пышные седые усы и длинный крючковатый нос. Игнат, формальный слуга, но на деле — старый друг, который рос вместе с юным императором с самого детства. Увы, магического таланта у него не обнаружилось ни на грош, а потому в свои девяносто, несмотря ни на какую помощь целителей, он уже заметно сдавал. Людской век короток. Впрочем, век большинства магов ненамного длиннее. Сто лет или сто двадцать — разница невелика. До двухсот дотянут лишь считанные единицы — хабилитаты и магистры, единицы из самых везучих децитуров. Но Борис был даже рад, что у Игната не оказалось ни капли таланта. Нет магии — нет и сенсорики, а значит — не давит слабого друга аура быстро набирающего силу цесаревича, а потом и полноценного императора. Иногда и в бытии обычным человеком были свои прелести.

— Ваше Величество, — откашлялся старик. — Патриарх прибыл.

— Спасибо, Игнат, — мягко улыбнулся император, повернув голову к другу. — Пригласи его — и можешь идти отдыхать. В левое крыло, в Алую комнату.

— Как можно… — попытался было возмутиться Игнат, но Борис прервал его взмахом ладони:

— Я не знаю, насколько затянется наш разговор, — он засомневался на пару мгновений, но неохотно продолжил. — … и не превратится ли они в сражение. А если превратится, я хотел бы, чтобы мой друг был как можно дальше от эпицентра битвы двух магистров. Или хотя бы в защищённом месте. Алая комната для этого более чем подойдёт.

— Ваше Величество, какая битва, какая битва? — чуть ли не простонал Игнат. — Ладно я, мне и без того недолго кости по свету таскать осталось. Но ведь… дворец…

— Ты же знаешь, этот дворец мне не жалко, — широко, по-мальчишески, улыбнулся Борис. — Именно поэтому я его и выбрал для переговоров. Уж точно не потому, что Патриарх обожает эту цветовую гамму. И именно поэтому выгнал отсюда всю обслугу, оставив только тебя, а не из-за какой-то глупой секретности — уж секретность я и без этого обеспечить могу. Всё. Зови Патриарха и топай в левое крыло. Я сам приду к тебе, как всё закончится. И не беспокойся — про битву я сказал тебе просто на всякий случай. Очень сильно сомневаюсь, что до этого дойдёт.

— Хорошо, Ваше Величество, — печально смежил веки Игнат. И отправился наружу, недовольно ворча под нос. — Хороший дворец, красивый, ещё дедушка ваш строил… а ему не жалко…

Сгорбившись и опираясь на массивную, обитую серебром трость (сам император подарил), старый слуга прошёл по паре крытых галерей, спустился по лестнице и с натугой толкнул двери главного входа. Выглянул наружу и едва заметно кивнул ожидающему у машины высокому мужчине в строгом костюме. Тот так же слабо кивнул в ответ, повернулся и распахнул дверцу шикарного белоснежного лимузина, выпуская наружу худого, немного даже измождённого старика. Всё его лицо было изборождено глубокими морщинами и на нём, казалось, навечно застыла маска постоянной усталости — полторы сотни лет жизни лежали на плечах тяжким грузом. Белоснежная ряса, расшитая золотыми нитями, тяжёлая цепь с массивным крестом на шее, и выбивающийся из этого образа тонкий, изящный артефактный обруч на лысеющей голове — знаменитый Глаз Бога, первый Мистический Шедевр Петра Четвёртого.

Первый и единственный, находящийся в чьём-то единоличном распоряжении, передающийся по наследству от одного Патриарха к другому, с того самого момента, как Пётр Четвёртый подарил его своему близкому соратнику и, вероятно, единственному другу — Григорию Блаженному, самому… неоднозначному из всех людей, которые когда-либо возглавляли Русскую Церковь.

— Я знаю дорогу, Игнат,