На золотом крыльце 2 - Евгений Адгурович Капба
У меня даже в висках закололо от обилия впечатлений, и я откинулся в кресле, радуясь, что за рулем сидит Оболенский.
— Что? — спросил корнет. — Никогда до этого не был в сервитуте? Обожаю здешнюю атмосферу! Если и есть где-то свобода, так это здесь! Чуешь, как легко дышится? И никто пальцем не тыкает — туда ходи, сюда не ходи… А, кстати! Держи смартфон, почитай выжимку из местных правил. Соблюдай их — а на остальное плевать, хоть без трусов бегай.
Я взял из его рук гаджет и, прежде чем вчитаться, глянул еще раз на серое, покрытое тучами небо: кроме дирижабля в воздухе постоянно висели дроны с камерами, десятки дронов. Да и на фонарных столбах на кронштейнах я разглядел целую кучу следящих устройств, и практически над каждой дверью — тоже. Свобода? Ну-ну…
«Такая свобода скрипит на зубах» — вспомнилось мне что-то из репертуара Руслана Королева.
* * *
Глава 14
День рождения
Мелкий ушастый, носатый и серокожий гоблин ни секунды не стоял на одном месте. Он бегал туда-сюда по облупленному бетонному крыльцу, чесался, подпрыгивал, хлопал себя по ляжкам, облокачивался о столб, садился, вставал, спускался по ступенькам и поднимался по ним снова. Его звали Нафаня, и в местном сервитутном коммунальном хозяйстве он числился начальником участка гражданского обслуживания, но на самом деле был барыгой.
Как начальник участка он отвечал за кладбищенские дела: вывоз мусора, благоустройство главных дорожек, рытье и закапывание могил и своевременное опустошение рюмочек с водкой и пожирание хлебушка. Ну, и конфет, как водится. А как барыга он покупал и продавал разный мутный товар, происхождение которого никогда не спрашивал. Нет, полный криминал ему приносили редко, а вот сомнительные трофеи, попахивающие мародерством и браконьерством — вполне. Те же солдатики или — сталкеры, промышляющие на окраинах Хтони, или — дауншифтеры с главной калужской свалки на Красном Городке.
И теперь Нафаня вел переговоры с Оболенским в таком дерганном ключе, что у меня аж в глазах рябило.
— Тыщу за медведя. Тыщу за медведя? Тыщу — за медведя! Не-не-не! — гоблин почесал задницу. — Тыщу за медведя — это чересчур.
И высморкался в руку, и посмотрел на свои сопли. А потом продолжил мысль:
— Семьсот за медведя? Семьсот за медведя. Семьсот — за медведя! — он вытер руку о штанцы и протянул ее корнету — Семьсот за медведя — и по рукам!
Оболенский сделку заключать не торопился. И пожимать сопливую руку — тоже.
— Семьсот за медведя и девятьсот — за лося. У меня тридцать четыре лосиных сердца в багажнике, — сказал корнет. — Это помимо двадцати восьми медвежьих.
— О… А? Ы-ы-ы! — Нафаня дернул себя за уши обеими руками от избытка чувств. — Ни-хо-хо себе! Я должен бежать к Айн-Цвай-Драю за ссудой! Это такие объемы! Сякие объемы! Большие объемы!
Его привычка тысячу раз мусолить одну и ту же фразу страшно бесила.
— Так может нам проще самим на Лампочку к Айн-Цвай-Драю заехать? — сделал невинный вид Оболенский. — Небось, он медведя за семьсот пятьдесят возьмет…
— Ты сведешь меня в могилу! — взвыл Нафаня и от избытка чувств громко перднул.
Я отвернулся и стал ржать в ладони, закрыв ими лицо, потому что терпеть такое поведение было решительно невозможно. А корнет — он держался. Кремень, а не корнет.
— Бартер, — предложил Оболенский. — Половину — деньгами, половину — артефактами. Предпочтительно — накопителями. Есть че?
— Ога! — подпрыгнул гоблин. — Бартер — это хорошо… Бартер — это хорошо! Это оч-ч-чень, это оч-ч-чень… Это очень хорошо! Ваще норм штуки имею! Мне это нравится, Егорушка! Вот — так бы и сразу. Пшли выбирать! А этот твой молодой-красивенный, он чего мнется?
Это он меня имел в виду. Такой характеристики как «молодой-красивенный» я еще ни разу не получал и потому не знал — мне радоваться или в зубы гоблину бить? Корнета такое обращение ко мне не смутило, он вел себя как ни в чем ни бывало, вот и я решил не дергаться.
— Он на Бушму торопится. Но города не знает, — пожал плечами Оболенский. — Надо как-то помочь парню.
— Так его ж там сожрут, — шмыгнул носом гоблин. — Такого красивенного.
— Нет, — сказал я, пошевелил пальцами и ухватил телекинезом гоблина за штаны, и чуть приподнял в воздухе. — Не сожрут. И я не красивенный. Я обычный.
И поставил Нафаню на место.
— Ну, ваще-то, может, и не сожрут, — признал Нафаня и почесал междудушье, натертое штанцами, озадаченно глядя на меня. — Да и помочь такому молодому-обычному-необычному тоже есть вариант. Если он больше за портки меня тягать не станет! Чтой-то я говорил? А! Если не станет тягать — я ему помогу! У меня щас катафалк освобождается, поедут в сторону Красного Городка за трупешниками. Могут тебя подбросить.
— А обратно? — спросил я. — Да не буду я ваши портки трогать, не надо они мне! Это так было, для демонстрации серьезности намерений.
— Ваще какой серьезный, — покивал Нафаня. — Я ваще как проникся.
Катафалк меня не пугал. Подумаешь! Обычная машина. Такой вот у меня день рождения — похоронный, что уж тут поделаешь.
— На сквер Ивана Четвертого такси вызовешь, там кафешку найдешь — «Восточный базар», в Гостином Дворе. Давай на семнадцать ноль-ноль ориентироваться… Я как раз с «Молодеги» подбегу, там недалеко, — задумчиво проговорил Оболенский. — И вот что, Нафаня. Дай-ка ты мне парный талисман. Нормальный только, с указанием направления.
— Имею альпийский, имею авалонский… — поковырял в носу гоблин, как будто именно там и были спрятаны талисманы.
По крайней мере, глубина погружения пальца и размеры носа могли предполагать и такой вариант.
— Выбирать между сортами дерьма… Эх! — покачал головой корнет. — Но давай альпийский. Шустренько, Нафаня, шустренько! А то твой катафалк уедет! Короче, Миха — если с тобой что-то нехорошее случаться начнет — у меня талисман нагреется, если со мной — то у тебя. И тянуть будет в нужную сторону. Но я где обещал, там и буду, ну, ты понял. У Наташки. А ты — к ордынке этой своей и мигом
