Омниверс: всё, тьма и сердце - Ильина
И он действительно полон, потому что единственным пределом для него является лишь внутренняя согласованность, а не какой-либо внешний запрет.
Созерцатель
После того как я разобрался, как рождаются законы, я почувствовал невероятное удовлетворение. Мой Омниверс был цельным и логичным, он объяснял сам себя, не нуждаясь в сторонних правилах. Я прекрасно понимал механику его работы, хотя никакой «работы» в привычном смысле не было: существовали лишь распределённые во времени наборы состояний.
Но как в нём «работал» я сам?
Я совершенно точно чувствовал, что «плыву» по времени, что участвую в некоем процессе. Моё сознание менялось от мгновения к мгновению, и «всё, что есть», я принципиально разделял на «то, что было», и «то, что будет». Следуя ранее сделанным выводам, я пришёл к единственно возможному объяснению: время — это не что иное, как один из языков, которые сознание создаёт для восприятия реальности.
Этот язык описывает мне реальность как реку, течение которой несёт меня из прошлого в будущее, но на самом деле она скорее огромное, неподвижное полотно, на котором уже нарисованы все возможные моменты и все возможные исходы. Вселенная — это не процесс, а вечная картина, на которой существует всё сразу: и великие звёздные взрывы, и тихий шелест травы, и мои собственные мысли, которые я только что подумал.
И я — не участник, а всего лишь наблюдатель, читатель этой вечной, неизменной истории. Для меня прошлое — это те точки, которые я уже «прочёл», а будущее — те, которые ещё только «прочитаю». Моё сознание — не более чем безмолвный свидетель, который движется вдоль одной из бесчисленных нитей на этом полотне, создавая для себя иллюзию линейного движения и последовательности событий.
То, что мы называем «выбором», «решением» или «случайностью», — это не изменение реальности, и даже не создание новой её версии. Это просто момент, когда фокус созерцания переходит в точке пересечения от одной нити к другой, сосредотачиваясь уже на ней.
Фактически, реальность состоит из множества таких точек мгновенного созерцания, между которыми прочерчены все возможные линии — и каждая цепь этих линий соответствует отдельной личной истории.
Но если я лишь читатель, то реален ли я сам? Разве можно считать настоящим того, чьи варианты уже заранее прописаны? И что же с теми бесчисленными «Я», которые перескочили на другие нити? Являются ли они тоже мной?
Вопрос моей собственной реальности решился просто: принцип базовой констатации утверждал, что если я чувствую, что я есть, — значит, я реален. Если субъективно я чувствую себя последовательно движущимся во времени, — значит, так оно и есть, потому что иного я не наблюдаю. По тому же соображению, мои альтернативные «Я» были, скорее, самостоятельными личностями, потому что я их никак не воспринимал, а они наверняка чувствовали себя только собой.
Разве что, все они вместе со мной были родственны некоему общему «Я» в нашем прошлом, от которого мы все отделились в некоторой точке выбора. И каждый я-текущий был «предком» множеству других версий, на которые неизбежно разделялся каждое мгновение. Этот мгновенный «Я» каждый момент был не более чем хранителем общего вектора движения, который влиял на траектории «потомков».
Я успел подумать, что в некотором смысле, весь набор моих решений, накопленный к каждому текущему моменту, — это моя ответственность за судьбу моих будущих альтернативных «Я», но…
Цена полноты
…но ведь не было никакой ответственности!
Ответственность имеет смысл лишь там, где существует единственность прошлого и окончательность выбора. Только тогда каждый выбор приобретает подлинный вес и ценность: окончательное решение порождает полный спектр последствий — как возникших, так и безвозвратно утраченных. И лишь единственное прошлое позволяет эти последствия осмыслить.
В моем же случае, когда все выборы существовали равноправно, я столкнулся с горькой иронией. С каким бы трепетом я ни относился к поиску решения, за тончайшей гранью моей реальности всегда существовал другой «Я», который сделал иной выбор. Просто потому, что этого не могло не произойти.
Каждый отдельный Созерцатель, как бы сильно он ни чувствовал ответственность за свою судьбу, как бы истово ни верил, что оказался в конкретной точке своей траектории только благодаря своим решениям, на самом деле получал эту траекторию абсолютно случайно! Здесь, в мире субъективного восприятия, случайность наносила неожиданный контрудар тотальному детерминизму Омниверса.
Я был готов смириться с этим. Строгая категоричность моего принципа констатации, хотя и была поколеблена, всё же смогла убедить меня, что перед собой я вижу очередной феномен всеобщей реальности, и каждый обитатель Омниверса вынужден принимать его в своем субъективном мире как данность.
Но Омниверс приготовил куда более мрачный сюрприз.
В нём существовали не только награды без заслуг, но и наказания без вины. Я и раньше допускал, что Омниверс не исключает миров, где есть боль, страх и отчаяние. В конце концов, мой собственный мир был именно таким. Ужас заключался в том, что в нём неизбежно должны быть миры, в которых, кроме боли, страха и отчаяния, — нет вообще ничего! Миры, буквально созданные для страдания, сотканные из скорби, пронизанные безысходностью.
И эти миры были не так уж далеки от меня самого. Не нужно было придумывать слишком экзотических допущений, чтобы представить бесчисленные альтернативы моей собственной истории, уводящие во множество крайне ужасающих миров. И я ни одним своим решением не мог предотвратить возможность их появления. Каким бы благоразумным ни было мое «Я», накопившее вектор движения к текущему моменту (что исключало некоторые неприятные возможности будущего), далеко в прошлом было предостаточно менее опытных «Я», чьи потомки могли оказаться во всех мыслимых мной бедствиях, и в еще большем количестве немыслимых.
Возможность страдания следовало признать неизбежной. На всех тех путях, по которым я не пошёл, существовали другие «Я», и многие из них — на самом деле, бесчисленное множество, — страдали. И я не мог гарантировать, что сам не нахожусь уже на одном из таких путей; что впереди нет внезапного и жестокого виража, который вбросит меня в жуткий кошмар.
От этой мысли я не мог отмахнуться. Касаясь лично меня, она переставала быть просто абстракцией. Я не мог убедить себя, что это всего лишь одно из явлений, как свет или тепло. Боль
