Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
Откуда нам знать, кто мы? Возможно, то, что в психоанализе называется истинным «я», становится ощутимым, когда мы эмоционально включаемся в процесс, когда в нас просыпается живой интерес. Когда что-то пробуждает в нас желание и воображение и мы погружаемся в тему, даже если перед нами не стоит определенной цели. То же мы чувствуем и в других людях: они заражают нас своим любопытством и интересом, когда увлеченно о чем-то говорят. Когда Майке рассказывает об учебе, мне муторно и хочется отстраниться. Я по-настоящему эмоционально вовлекаюсь только тогда, когда Майке рассказывает о своих отношениях с людьми. И то скорее в негативном смысле: я испытываю что-то вроде гнева, поднимающегося во мне, то из-за Майке, которая не может принять решение, то из-за ее соседей по квартире, которым дела нет до справедливых договорных отношений. Майке, кажется, не испытывает такого гнева. Когда мы говорим о других людях, она индифферентна; когда же речь заходит о ней самой, она обесценивает себя. Гнев — это аффект, который создает пространство, освобождает место и указывает на собственные требования. Это сравнимо с «нет», которым дети утверждают границы своего «я» в раннем возрасте.
Говорят, не так-то легко выбраться из собственной шкуры. В этом предложении есть своя психологическая правда. То, что легко для одного человека, — например, выражение собственных желаний, — может привести к внутреннему конфликту у другого. В общении с людьми мы предполагаем их определенную реакцию: если я считаю, что мои желания будут услышаны и приняты, мне легче их выразить. Человек, с которым я разговариваю, может быть не согласен со мной, но наши отношения это выдержат, ничего плохого не произойдет. Если я исхожу из того, что мой собеседник не разделяет наши отношения и мои желания, во мне возникает внутренний конфликт. Если я хочу защитить наши отношения или избежать негативной реакции, мне придется отказаться от собственных потребностей, но тогда я решу проблему за свой счет. И я всю жизнь буду вносить «завышенную арендную плату». Стоит ли удивляться, что во мне разрастаются глубокое разочарование и чувство бессилия.
Мы часто не осознаём собственных ожиданий. Однажды усвоив их, мы ориентируемся на них всегда. Вот почему наше поведение закономерно, устойчиво и повторяется в новых ситуациях. Поскольку мы боимся последствий, мы не перепроверяем свои предположения и избегаем ситуаций, когда не знаем, чего ждать от других, или в которых могли бы научиться вести себя иначе. Так же и Майке даже не пытается узнать, что произойдет, если она открыто выразит свои желания, поскольку она боится реакции соседей. В психоанализе ожидание определенных реакций на свои слова и поступки называется внутренней рабочей моделью привязанности. Такие модели мы берем из ранее пережитого опыта взаимодействия с людьми, чаще всего из семьи. Они укореняются в нас со временем, но их всегда можно поменять: с учетом нового опыта, в новых отношениях или с помощью психотерапии. Когда психоаналитик просит рассказать пациента о его жизни, то не для того, чтобы установить причину возникших проблем или найти виноватых, а чтобы распознать внутреннюю рабочую модель привязанности, которая теперь влияет на поведение человека.
Что касается Майке, то поначалу казалось, что нет нужды выяснять историю ее семьи. Родители по-прежнему играют значительную роль в ее жизни, хотя девушка уже давно переехала в университетский городок. Майке ежедневно созванивается с «домашними», прежде всего с мамой, но иногда и с отцом. Она описывает отношения в семье как близкие, хотя, по ее словам, она не особо семейный человек, ей нравится быть самой по себе. Со старшим братом Майке общается меньше. В прошлом году ему исполнилось 24, и после бесконечных конфликтов он съехал от родителей.
— О чем вы разговариваете с родителями? — спрашиваю я.
— О разном. О том, как у меня дела в университете. Что я ела. Но я не особо много говорю. В основном вещают родители. — Майке после паузы поправляет себя: — Мы ладим с родителями. У меня было чудесное детство. Это не то, что вы подумали… Родители дали нам многое. Мы — дети — всегда были для них на первом месте.
— Сейчас вы упомянули то, что вам не нравится в телефонных разговорах с родителями. От этого вам стало неловко, и вы спешите заверить меня, что не имели в виду ничего плохого. Разве вы не почувствовали себя опять виноватой?
— Да… верно. Я часто испытываю чувство вины. Но это правда: мои родители — замечательные люди, самые важные для меня на всем свете. — Немного помедлив, она добавляет: — Не знаю, что бы я делала без них. Но порой они действительно утомляют.
По словам Майке, во время созвонов ей часто приходится выступать в роли семейного терапевта или своего рода переговорщика по урегулированию споров. В семье всегда существовали конфликты, но «ничего особенного», всё как у всех. В последние годы ситуация усугубилась, дошло до «проблем в браке», как назвала это Майке. Судя по всему, родители и сами не знают, в чем дело. Все начинается с какой-нибудь мелочи, которая приводит другого в бешенство.
— И родители обсуждают свои проблемы с вами?
— Да. Когда они ссорятся, один из них звонит мне. Но даже когда мы просто созваниваемся, речь все равно заходит о том, что вот Йенс сделал так да сяк, Сильке такая-сякая. Я слушаю, потом что-нибудь отвечаю. Ну, в духе, что им надо поговорить, не стоит так переживать. Скорее я их успокаиваю.
— И каково вам в этой роли? Как вы себя при этом чувствуете?
— Довольно неприятно. Вообще-то меня это выводит из себя. Я все время думаю: эй,
