Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли
«Общественный договор»
Руссо намеренно парадоксален в своей политической теории. Он одновременно и один из самых глубоких критиков теории общественного договора, и один из наиболее важных или классических ее представителей, которого регулярно ставят в один ряд с Гоббсом и Локком в учебных программах. Но это еще не все. Не всякий, кто знакомится со сложной аргументацией «Общественного договора», соглашается с прочитанным. Является ли это сочинение ответом на вызов, сформулированный в «Рассуждении о происхождении неравенства»? Можно ли это в принципе считать теорией общественного договора? Следует ли нам читать эту работу как утопию [Shklar, 1985], то есть как идеальный мысленный эксперимент, направленный на то, чтобы показать, что наша политика не дотягивает до своего потенциала? Возможно, Руссо пытается доказать, что свобода и суверенитет несовместимы и что мы можем иметь либо одно, либо другое, но никогда и то и другое сразу. Или же он предлагает нам модель суверенного государства, которая могла бы быть реализована? Все это важные вопросы. Если бы Руссо остановился на «Рассуждении о происхождении неравенства» и на «Состоянии войны», он уже внес бы достаточно интересный вклад в международную политическую мысль тем, что предложил критику гоббсовского суверенного государства. В этом разделе и в следующем я буду утверждать, что «Общественный договор» Руссо предлагает теорию суверенного государства, которое, как ему думалось, могло и должно существовать в мире. Эта теория имела важные последствия для международных отношений и для политической теории международных отношений. Здесь я ловлю Руссо на слове, признавая при этом, что это рискованная стратегия.
«Общественный договор» и общая воля
«Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах» [Руссо, 1969, с. 152] – так открывается книга 1, глава 1 «Общественного договора». Это одно из самых ярких утверждений в современной политической теории. Оно в одно и то же время задает программу «Общественного договора» и связывает его тезис с тезисами «Рассуждения о неравенстве». Благородный дикарь в естественном состоянии практически неограничен в удовлетворении своих минимальных потребностей и (что самое главное) не подчиняется власти другого человека. Только с появлением общественной кооперации и гражданского общества природа уступает дорогу вмешательству других и нашей озабоченности тем, как другие оценивают наш статус по мере того, как требования нашего самолюбия усиливаются. «Рассуждение о происхождении неравенства» оканчивается институционализацией господства, которая происходит, когда мы подчиняемся политическим правилам, а также общественным нравам и нормам, усиливающим наше неравенство в глазах других. Проблема, которую ставит Руссо, такова: становится ли господство нормальным условием гражданского общества и можно ли быть свободными, не теряя при этом выгод, которые дает общество? Прежде чем обратиться к этим вопросам, необходимо объяснить концепцию свободы у Руссо.
Его теория свободы не содержится в отдельной главе (как у Гоббса в «Левиафане», часть II, глава XXI). Она разбросана по всем его сочинениям, да и его жизнь, в сущности, может рассматриваться как пространный довод в пользу свободы, если следовать «Исповеди» (1781). Независимо от того, сколько концепций свободы в творчестве Руссо, две или больше, он занимает особую и при этом весьма влиятельную позицию. Ее можно отделить от гоббсовской теории негативной свободы, сводящей ее к отсутствию препятствий для действия (таких, как замки и оковы). Точно так же взгляды Руссо отличаются от классических республиканских теорий, сосредоточенных на идее членства в политическом обществе, не подчиненном никакой внешней власти. Если у Макиавелли действительно была теория республиканской свободы, это была социальная теория, а потому индивидуальная свобода – следствие принадлежности к непорабощенному политическому обществу (если, конечно, вы не раб и не женщина). Концепция Руссо близка к «республиканской» концепции свободы [Петтит, 2016; Скиннер, 2006], но в то же время значительно отличается от нее, поскольку сосредоточена на индивиде. Согласно Руссо, индивиды свободны, когда они автономны или сами собой управляют, то есть когда они могут действовать в соответствии с решениями и правилами, которые сами себе установили. Они свободны от искажений, которые привносят как внутренние желания, так и силы общества или косвенное принуждение с его стороны, когда общественное мнение заставляет людей жить или действовать тем или иным образом. Центральное место в аргументации Руссо занимает идея личности, независимой от общественных условностей и ожиданий, а взгляд, который препятствует свободе, состоит в чем-то большем, чем физические ограничения действия. Согласно Руссо, соответствовать нормам нас могут заставлять наше воспитание и образование, мораль, общественное положение и экономические факторы, такие как бедность или наш социальный класс. Бедность не просто лишает людей возможности действовать, ограничивая доступные им ресурсы, она также формирует наши желания и потребности и ограничивает наши амбиции не меньше, чем возможности. Как мы увидим далее, мы также можем полагать, что мы свободны, когда на самом деле не свободны, и это один из самых спорных аспектов мысли Руссо.
Одно из простых следствий понятия свободы у Руссо, которое хорошо заметно в коротких главах первой книги, состоит в том, что она несовместима со стандартными аргументами теории общественного договора, касающимися происхождения политического господства и государственного суверенитета. Никакой аргумент, ссылающийся на силу, завоевание или межпоколенческое соглашение, не может легитимировать власть одного человека над другим, а свобода не может быть совместима с идеей отчуждения нашей естественной свободы в обмен на безопасность, мир или порядок. Конечно, Гоббс считал, что естественная свобода слишком переоценена и что ею охотно пожертвуют ради мира и безопасности, но Руссо с этим не согласен. Мир гоббсовского подчинения несет в себе риск не только в том случае, когда суверен окажется жестоким тираном, даже безобидное подчинение – отрицание всего того, что делает жизнь человека сносной и в то же время самоценной. Жизнь в подчинении невыносима для Руссо: это и философское утверждение, и жизненная реальность. Он вводит идею отчуждения человека (к сожалению, Руссо обычно говорит о «мужчине», а не о «человечестве» как общеродовой категории, включающей женщин) от его истинной сути и от мира, – идею, которая окажет большое влияние на молодого Маркса.
В первых главах «Общественного договора» Руссо не отрицает идею, что определенная форма первоначального соглашения в духе Гоббса или Гроция могла создать институт политического господства, но это был бы не просто еще один пример навязанного рабства, главное в том, что такой договор не создал бы настоящего народа или политического организма. Руссо ясно дает понять, что идея множества, собравшегося под властью отдельного правителя, знакомая по «Государю» Макиавелли, несостоятельна. Он утверждает, что это множество так и останется скоплением индивидов и не станет настоящей ассоциацией или народом. Ассоциация – это народ, который объединился в качестве свободных индивидов и который дорожит этой свободой, образуя новый вид политического сообщества, политический организм. Поэтому понятие суверенного народа у Руссо не может включать в себя идею отчуждения свободы. Как не может этот народ и быть полностью искусственным образованием, которое существует отдельно от тех, кто его создал, и властвует над ними – как в случае гоббсовского государственного «левиафана», возвышающегося над гражданским обществом, изображенного на фронтисписе издания 1651 г.
Однако Руссо все равно сохраняет идею первоначального соглашения или договора как основу своей новой формы ассоциации, что указывает на то, что народ может родиться из множества, удерживаемого вместе и развивающегося на протяжении длительного времени, в качестве решения проблемы координации самосохранения. В отличие от «Рассуждения о происхождении неравенства», в «Общественном договоре» Руссо не предлагает спекулятивной истории государства. Зато он прямо переходит к тому моменту, когда сложилась ассоциация, оставляя в стороне вопрос о том, происходит ли это в рамках уже существовавшего множества или в кругу индивидов, оказавшихся вместе впервые. На определенном уровне это неважно, потому что Руссо не объясняет, откуда берется государство; он озабочен возможностью легитимного управления свободными людьми. Но его довод не носит и абстрактно-философского характера. Он хочет, чтобы идея свободного народа была чем-то, что может существовать в мире не как утопия, поэтому условия соглашения имеют значение. Он делает вывод:
…каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы
