Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли
Договор, принуждение и согласие
Однако, учитывая самодостаточность и очевидное совершенство естественного состояния с его относительным изобилием, почему мы вообще из него вышли? И как зародилось общество, тиранизирующее и подстегивающее наше самолюбие? В последней части «Рассуждения» излагается естественная история общества и возникновения государства, которая не во всем совпадает с картиной естественного человека и естественного состояния. Для Руссо гражданское общество – источник утраты невинности человечеством, оно объясняет распространение испорченности и потерю свободы, кульминация которых представлена тиранией современных государств. Оно создает неравенство в распределении власти, статуса и уважения, устанавливаемом между правителями и подданными. Эти фундаментальные социальные неравенства становятся, в свою очередь, источником так называемых доблестей, которые склоняют государства к конфликту и войне и потому могут служить причиной напряженного международного положения. У всего этого есть фундаментальный источник в «дурном договоре», в который мы вступаем, когда соглашаемся на то, чтобы над нами властвовали.
Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!» [Руссо, 1969, с. 72].
Прежде чем можно было бы использовать принуждение, чтобы поддержать режим собственности или личного богатства, человечество должно было либо принять притязания на частную собственность, либо не принять. Люди могли поддерживать такие притязания из-за взаимной выгоды или просто соглашаясь с тем, что те, кто лучше нас, имеют право нас исключать, потому что мы бедны или по какой-то другой причине ниже их. Именно соучастие в признании этих структур неравенства в конечном счете придает силу моральному языку притязаний и прав, который может, в свою очередь, поддерживаться санкциями. Если бы никто не признавал этих притязаний, то всегда бы действовали только сила или насилие и меньшинство всегда бы подчинялось большинству. «Зло» гражданского общества в том, что оно обманом заставляет большинство подчиниться интересам меньшинства.
Однако, прежде чем большинство могло пасть жертвой этого мошенничества, общество в своем развитии уже должно было зайти довольно далеко. Отсюда спекулятивная история развития общества, представленная в остальной части книги. Как только Руссо обращается к вопросу о том, почему возникает общество, становится ясно, что его гипотетический рассказ о естественном состоянии – это еще не вся история. Он не выдвигает заново утверждения классических представителей теории договора – Гоббса, Пуфендорфа и Локка. Вместо этого Руссо указывает на то, что самодостаточность индивидов оказывается ограничена вызовами природы и открытыми способами выдержать конкуренцию других животных. У людей есть способность к самосовершенствованию, поэтому они учатся выдерживать конкуренцию других животных и усиливать свои телесные способности через пользование орудиями. Со временем люди узнают также о выгодах ограниченной кооперации при рождении детей, и так возникают семейные отношения. Стоит появиться этой тенденции к кооперации и стоит людям начать жить вместе, как начинают развиваться коммуникация и язык. Благодаря этому появляются более развитые формы социальной организации и разделения общего бремени, а также развиваются понятия, выделяющие среди людей тех, кто выше, сильнее, быстрее. Эти дифференциации затем соединяются с самолюбием, чтобы лечь в основу самоуважения, а также положить начало общественному разделению труда. Этот процесс дифференциации занимает долгое время и в ранних своих формах относительно благоприятен.
Однако более темная его сторона проявляется с ускорением и институционализацией различных статусов, которые вытекают из открытия и развития технологии:
Искусство добывания и обработки металлов и земледелие явились теми двумя искусствами, изобретение которых произвело этот огромный переворот. Золото и серебро – на взгляд поэта, железо и хлеб – на взгляд философа – вот что цивилизовало людей и погубило человеческий род [Руссо, 1969, с. 79].
Технология – это приобретение и использование специальных знаний для трансформации мира, например искусства добывания и обработки металлов, которое позволят заниматься земледелием. Она важна не только потому, что высвобождает потенциал для такой трансформации мира, которая поставит его на службу человеку, она же, с точки зрения Руссо, также кладет начало трансформации общественных отношений между теми, кто обладает знаниями, и теми, кто им служит. Это не только разделение труда, которое так восхищало Адама Смита. Это разделение общества, которое рано или поздно должно было привести к классовому обществу, о котором писали Маркс и социалисты. У технологии в современной мысли крайне противоречивая репутация, потому что она одновременно и освобождает, и учреждает тиранию. Руссо опирается на эту амбивалентность в своей гипотетической истории человеческого господства. Хороший пример – сельское хозяйство, поскольку оно, естественно, требует специальных знаний. Точно так же металлургия требует открытия месторождений железной руды и их разработки, а также изготовления из железа соответствующих орудий труда. В обоих случаях технология приводит к общественной организации труда, которая несет с собой разделение на мастера и рабочего, владельца и работника, специалиста и неспециалиста.
Все эти отношения закладывают основу дифференциации в положении, которая, в свою очередь, институализируется в социальных классах и расслоении, выходя за рамки простых основ общественной организации, например основанной на семейных узах. Экспертиза становится основой для социальной дифференциации господства мудрых, вытесняя формы иерархии, основанные на возрасте и опыте. На следующей стадии возникает правящий класс, который получает контроль над экспертным знанием, потому что он способен контролировать класс экспертов. Итак, те, кто способен манипулировать экспертами по металлургии посредством создания экспертизы по применению их знания, например используя оружие против изготовителей оружия или вовлекая их в сотрудничество в ущерб другим, провоцируют дифференциацию внутри дифференциации. На каждой стадии отдельные формы подчинения продолжают подменять общественную свободу общественной тиранией, но в каждом случае логика самоуважения, гордости и самолюбия продолжает играть центральную роль в развитии и произвольной концентрации власти. Эта логика экспертизы постепенно превращается в наследственную власть, когда функциональные навыки по обработке металлов или применению оружия трансформируются в навыки по использованию слуг, которые, в свою очередь, начинают отождествлять себя с большими семьями и властью. Из соображений эффективности функциональное лидерство уступает место наследственному лидерству и власти, что говорит о том, что наследственная монархия – относительно позднее изобретение человека. Наряду с этими изменениями во властных отношениях, также идет развитие моральных и политических понятий, которое легитимирует то, что является произвольными общественными отношениями. По мере того как положение, богатство и власть становятся все более централизованными, возрастающее неравенство институализируется в формах правления с личной суверенной властью, как у французских монархов. Согласно Руссо, эта спекулятивная история находит свою кульминацию в новой форме равенства, которая вытесняет естественное равенство невинных благородных дикарей. Но в этом случае равенство не невинно. Скорее это низкое равенство в равной подчиненности тирании политического правления.
В двусмысленном финале «Рассуждения» Руссо оставляет нас с картиной современного государства, в котором естественная свобода была заменена господством. Естественная невинность была испорчена всеобщей погоней за положением и почестями, что становится возможным только в силу расширения неравенства и господства, от которых, как (ошибочно) полагает большинство людей, они могут выиграть. Эта погоня за положением в дальнейшем распространяется на международную арену, на которой суверенные монархи ищут уважения и признания, демонстрируя неиссякаемую тягу к экспансии и власти. Классические теории общественного договора предполагают это неравенство в своих описаниях естественного состояния, а затем пытаются выправить его тем, что ищут согласия на те самые испорченные общественные отношения господства, которые и создали первоначально это естественное состояние. И тем не менее возвращение в естественную невинность невозможно, потому что, как только сложились технологические основы социальной и политической дифференциации, забыть это знание уже невозможно. Итак, остаемся ли мы в итоге с пессимистическим выводом о том, что человек «повсюду в оковах» и люди обречены терпеть утрату свободы и невинности? Ответ, как всегда у Руссо,
