Пустошь. Первая мировая и рождение хоррора - У. Скотт Пулл
Фильмы, литература и живопись в жанре хоррор – создание для себя опыта жуткого – представляли собой один из способов выразить искалечивший целое поколение «военный невроз», не отождествляя его прямо с первоисточником. Совпадения некоторых аспектов боевых психических травм и искусства хоррора можно проследить в послевоенных средствах массовой информации. Переживания фронтовиков отражали то ощущение жуткого, которое описывал Фрейд и пытались изобразить кино и литература18.
Солдаты рассказывали о пережитом на войне психическом состоянии, когда они чувствовали себя зомби или испытывали что-то вроде кошмарного сна или предсмертного бреда. Проведенное комитетом военного министерства в 1922 году дальнейшее исследование «шока потрясения», связанного с разрывом снаряда рядом или мины поблизости, привело к выводу, что в результате у человека может возникнуть «бред или ступор, в некоторых случаях сопровождающийся автоматизмом или амнезией». Несмотря на множество разногласий, врачи предположили, что такой опыт нередко наносит «душевную рану», которая сохраняется надолго и может сказываться после войны. Один французский врач писал, что его пациенты испытывали «умственное смятение», которое они сами называли «боевым гипнозом»19.
Это состояние многократно воспроизводилось в культуре хоррора. Чезаре и Франкенштейн кажутся такими же «контуженными», как и их жертвы, да и создатели. Фрейд в своей работе «Жуткое» писал, что «наблюдения эпилептического припадка и проявлений безумия добавляют впечатление жуткого». Здесь он, похоже, пришел к мысли (хоть и не стал ее развивать), что пустые глаза «потрясенного взрывом» человека в конце концов не так уж и пусты; в них отражается его собственная смерть20.
Подобное воздействие можно почувствовать в некоторых японских фильмах ужасов, которые сами подчас основаны на травмах следующей войны. Эффект японского «Звонка» (Ringu, американский ремейк – «Звонок», 2002) и «Проклятия» (Ju-on; ремейк – «Проклятие», 2004) основаны на жутких движениях голодных призраков, преследующих своих жертв. Их конечности двигаются противоестественным образом. Они ползают, но при этом как бы текут. Порой они бросаются прямо на нас, принимая обличье насекомых или рептилий. Мы вздрагиваем и морщимся, потому что такие образы угрожают целостности наших собственных тел и их границ21.
Сами солдаты рассказывали о встречах с призраками, которые нападали на них на поле боя и преследовали еще долго после окончания войны. Эрнст Юнгер описал в своем дневнике (ставшем впоследствии знаменитыми немецкими военными мемуарами «В стальных грозах»), как он командовал солдатами, находясь в отрешенном, похожем на сон состоянии. По его словам, разум отказывался сообщать телу об «особом, прежде никогда не слышанном шелесте, прозвучавшем над нами». Это ощущение леденящей душу нереальности усилилось при виде носилок на деревенской улице. Юнгер описал их как «закопченные фигуры», тащивших «залитого кровью человека с перебитой, как-то странно болтающейся на теле ногой». Эта сцена усилила у него ощущение бреда, «тошнотворное чувство нереальности… похожее на явление призрака средь бела дня»22.
Жуткая природа этих видений перекликается с культурой хоррора в кино и литературе, а также с готической традицией. По воспоминаниям британского рядового Фрэнка Ричардса, некоторые солдаты, воюя во Франции, впадали в полубессознательное состояние. Однажды в начале войны его товарищ-пехотинец увидел «прекрасный замок» на склоне холма, но сам Ричардс никакого замка там не наблюдал. По поводу явлений якобы Ангелов Монса он писал, что солдаты после многочасовых ночных марш-бросков чего только ни видели: «Почти всем нам что-то мерещилось, так мы были измотаны»23.
«Ты должен стать Калигари!» – внушала реклама пять лет спустя, но со многими солдатами это случилось уже в первые месяцы войны. Призрачные замки виделись солдатам задолго до того, как они выросли на фоне серо-стального неба в «Носферату». Они напомнили участникам боев замки с привидениями, о которых многие читали в сказках и готических романах: места смерти и кровавой бойни, разрушающие свойственную молодым иллюзию бессмертия24.
Существуют многочисленные свидетельства, что суггестивное, близкое к гипнотическому, состояние – обычное явление у солдат на поле боя. Сражение, конечно, и в прежние времена вызывало страх у бойцов. Но Первая мировая война сопровождалась появлением таких технологий, которые разрушали человеческую психику так же, как кромсали тело, и они идеально соответствуют искусству хоррора.
Беспрестанный шквал обстрелов, грохот пулеметов максим и угроза удушья и ослепления отравляющими веществами приводили солдат в гипнотическое, даже мистическое состояние. В автобиографической работе «Странник между двумя мирами», написанной в окопах, Вальтер Флекс показал, как военные будни размывают границы между реальностью и миром грез, между живыми и мертвыми. Книга стала бестселлером. Сам Флекс погиб на Восточном фронте в 1917 году25.
Немецкий художник-экспрессионист Франц Марк в письме к жене, написанном в первые недели войны, отмечал странное ощущение нереальности происходящего, как будто он уже умер. Он описал этот опыт в сверхъестественных терминах: «Дух, который витает над полями сражений и за каждой пулей». В результате, по его признанию, «бои, раны, движения» приобретают «мистические, нереальные свойства». Художник успел понять, что эта война не похожа ни на какую другую, и ему казалось невероятным, «что были времена, когда войну изображали, рисуя лагерные костры, горящие деревни, скачущих всадников… конных дозорных и тому подобное». Через полтора года он погиб под Верденом26.
Первая мировая война разрушала человеческую психику и превращала местность в то, что Мурнау и Грау, опиравшиеся на свой личный опыт, воспроизвели в «Носферату» в виде «страны призраков». Последствия боевых психических травм и жизнь в окопах в целом привлекали напряженное внимание историков – настолько большое, что подчас наиболее очевидные и ужасающие последствия этого опыта остались незамеченными. Как пишет Денис Уинтер в своей истории участия британских войск в Первой мировой войне, многие солдаты описывали встречу с трупами как самую страшную сторону своей жизни. Он цитирует одного пехотинца, который рассказывает тоном, наводящим на мысль, что для солдат вездесущие трупы сами по себе уже ничего не значат, кроме самой смерти:
Смерть лежит повсюду во всех своих проявлениях. Вот тело без конечностей, распухло так, что гимнастерка облегает его, как перчатка. Возможно, при жизни он мечтал о такой гимнастерке, которая была бы ему впору, –
