Пустошь. Первая мировая и рождение хоррора - У. Скотт Пулл
Почему это происходит? Почему «слишком очеловеченная» машина вызывает у нас опаску, а не чувство интереса? Ученые используют здесь технический термин, который, как и многие технические термины, кажется придуманным специально для того, чтобы не упоминать горькой правды. Наш механический двойник, как и любые роботы, вызывает у нас жутковатое чувство, которое эксперты по робототехнике называют «приоритетом смертности». Механизмы, которые выглядят и действуют как мы, производят впечатление, что мы тоже бездушные автоматы. Их можно разобрать на части – значит, и нас тоже. «Приоритет смертности» превращает их из объектов интереса в memento mori, напоминание о том, что наша смерть все ближе и что мы, скорее всего, не испустим сияющую душу, не обретем крылья и не воспарим на небо8.
Вероятно, Фрейду понравилось бы понятие «приоритет смертности», ведь он тоже увидел в кукле и двойнике человека зловещий призрак его мертвого тела. С другой стороны, он мог бы и отвергнуть эту идею – если вспомнить, как он вроде бы шел к ней в 1918 году, но сбился с пути. Исследователи работ Фрейда отмечали, что в «Жутком» и впрямь есть что-то жутковатое, как если бы Фрейд написал готический роман, а не рафинированную научную статью 9.
Например, в другом «лирическом отступлении» Фрейд утверждает, что лично ему практически не случалось сталкиваться с жуткими явлениями – довольно странное заявление для человека, который перед этим утверждал, что подобный леденящий душу опыт может и даже должен случиться с каждым из нас. Говоря о себе в третьем лице, он настаивал на том, что «он уже давно не испытывал или не сталкивался ни с чем, что вызвало бы у него впечатление жуткого». Весь следующий за этим раздел в статье о куклах и двойниках содержит исчерпывающий (и, честно говоря, для большинства читателей утомительный) лингвистический обзор возможных значений слова unheimlich10.
Когда он, наконец, высказывает свою мысль без обиняков, это выглядит как внезапно выскакивающий скример, от которого весь зал кинотеатра вскрикивает: «Оторванные конечности, отрубленная голова, отделенная от предплечья кисть… во всем этом есть что-то в высшей степени жуткое». Действительно, так и есть, но почему после долгого ряда абстрактных рассуждений о страхе перед неведомым, возникающим посреди обыденного, мы вдруг оказываемся в груде изуродованных тел?11
Заключительные фразы Фрейда находятся на той же странице, где и самый прозрачный намек на Первую мировую войну. Искромсанные на части тела, наполовину погребенные под обрушившимися траншеями на Западном фронте и на полях сражений от Балкан до Южной Африки, превратили начало XX века в жуткий лихорадочный сон. Война заставила целое поколение столкнуться с представлением о человеческом теле как об объекте, разобранном на отдельные части, с померкшим мертвым взглядом.
Пол Фасселл, ветеран Второй мировой войны и специалист по литературе о Первой мировой, как-то заметил: «На войне, как и в авиакатастрофах, становится намного виднее, что у человека внутри». Окружая труп похоронным ритуалом, мы сентиментализируем смерть. Умудрившись пережить четыре года войны, в которой люди превращаются в трупы в промышленных масштабах, мы утрачиваем способность проявлять сентиментальность. Человечество охотно смотрело фильмы о куклах смерти, таких как Чезаре доктора Калигари или ожившие ярмарочные ужасы Пауля Лени. Самоубийство – фрейдовское «стремление к смерти», обращенное на себя, – приобрело новый смысл. Самоубийство отличается простотой создания трупа12.
Это подтверждается фактом многочисленных самоубийств среди тех, кто был травмирован войной. В Канаде в 1919 году на долю ветеранов войны приходилось 40 % всех самоубийств. В Новой Зеландии, войска которой участвовали в ужасных сражениях на Западном фронте и в Галлиполи, уровень самоубийств среди ветеранов был в четыре раза выше, чем среди гражданских лиц той же возрастной категории13.
«Потрясенные взрывом»
Встреча с жутким в окопах может предвещать встречу с новым чудищем современной войны. В начале Первой мировой, в последнюю неделю августа 1914 года, британское командование отправило домой несколько солдат, назвав их «сломленными» первым опытом боев под бельгийским городом Монс. В сентябре один британский врач писал, что больницы постепенно наполняются «случаями тяжелых истерических состояний». Поначалу эти состояния связывали с обычными пулевыми и осколочными ранениями. Затем появились специальные названия: боевой невроз, «шелл-шок» [28], контузионный шок. В первые месяцы той войны мало кто понимал причины этого состояния14.
В 1922 году британское военное министерство подготовило специальный доклад о контузионном шоке и сопутствующих психических травмах, чтобы помочь военным и медикам адекватно справляться с проблемой в будущих конфликтах. Комитет, назначенный военным министерством, потратил довольно много времени на обсуждение границ применения термина shell-shock, который поначалу означал «контузия», но постепенно стал использоваться для описания эмоционального воздействия на человека боевых действий вообще15.
Это обсуждение представляется несколько неуместным, учитывая, что подавляющее большинство травмированных солдат пережили и то и другое. Они подвергались непрерывным обстрелам, особенно во время крупных наступлений. Их оборонительные укрепления превращались в смертельные ловушки. Трупы лежали непогребенными; пригодной для питья воды становилось все меньше; появлялись все более агрессивные крысы, питавшиеся мертвецами. Абсурдность проводимого офицерами ночного патрулирования нейтральной полосы вызывала мучительную тревогу.
Даже через четыре года после окончания боевых действий многие из выступавших членов комитета (среди которых было равное количество медиков и офицеров, ответственных за мобилизацию и подготовку солдат) поднимали вопрос о возможной симуляции этого состояния, а также влиянии происхождения и социального статуса на его вероятность. Некоторые уверяли, что это заболевание можно предотвратить, если лучше готовить будущих солдат. Несмотря на дикарское равнодушие к жертвам войны, эксперты не отрицали реальности обсуждаемого явления. Новый вид войны пробудил какие-то новые ужасы в человеческой психике.
Неудивительно, что врачи, которые сами лечили это заболевание, предоставили наиболее подробные и сочувственные отчеты. Джон Данн, служивший офицером медицинской службы с 1915 года, выражал сомнение, что причиной заболевания большинства его пациентов была контузия. По его мнению, хотя роль контузионного шока нельзя отрицать, имели значение также условия пребывания в окопах (он лично побывал в 1915 году под Ипром). Обстрелы, хронический страх использования противником иприта и газообразного хлора, необходимость прятаться в траншеях и воронках, заполненных по весне талой водой (отчего развивалась «траншейная стопа» [29], усугублявшая их страдания). Более того, свидетельствовал Данн, несмотря на официальные требования регулярной ротации солдат на линии фронта, его дивизия 14 месяцев не покидала передовую16.
Эти психологические условия превращали жуткое в практически повседневную реальность фронтовиков. Их сознание постоянно было
