История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

Никто не мог взять в толк, почему парламентская армия не двинулась прямо на Ноттингем. Сделай она это, и слабые отряды Его Величества были бы мгновенно рассеяны, а сам он был бы принужден бежать либо отдаться в руки Парламента, что весьма многие уже готовы были ему посоветовать, а если бы даже королю удалось спастись, то, чтобы заставить его покинуть королевство, хватило бы одного кавалерийского полка, отправленного за ним в погоню. Но Господь ослепил его врагов, и они даже не двинулись к Ноттингему. Некоторые особы из свиты короля стали теперь жалеть о том, что Его Величество покинул Йорк, и советовали туда вернуться, но к их мнению не прислушались. Те же, кто в свое время убеждал его остаться в этом городе и возражал против перехода к Ноттингему, теперь выступали решительными противниками возвращения в Йорк, ибо последнее выглядело бы как настоящее бегство. Они предлагали спешно набирать войска, терпеливо выжидая, пока замыслы неприятеля не обнаружатся вполне. Всех охватила глубокая тревога, и тут некоторые из лордов заявили, что Его Величеству следует направить послание Парламенту, дабы попытаться склонить Палаты к переговорам. Предложение это было тотчас же поддержано большинством, и ни у кого из присутствовавших не хватило духу высказаться против. До крайности раздосадованный король объявил, что никогда на это не согласится, а чтобы никто не мог настаивать, немедленно распустил Совет. Однако на другой день, когда Совет собрался вновь, лорды подали ту же мысль и защищали ее еще энергичнее, чем прежде. Граф Саутгемптон, человек великого благоразумия, едва ли кому-либо уступавший по своей репутации, твердил, что предложенная мера может принести королю большую пользу и уж точно не нанесет ему ни малейшего ущерба. На возражения короля — подобный шаг усугубит дерзость мятежников и покроет позором его самого — отвечали, что дерзость мятежников обернется к выгоде короля, и что, отвергнув попытки к примирению, они сделаются еще ненавистнее для народа, который по этой причине обнаружит более готовности поддержать короля. Лорды нисколько не сомневались, что мирные предложения будут отклонены, и полагали, что как раз поэтому их и следует теперь сделать. Они упорно твердили, что в настоящий момент Его Величество не может оказать врагу никакого сопротивления; что под Шерборном, Портсмутом и Нортгемптоном неприятель располагает тремя армиями, слабейшая из которых способна изгнать Его Величество из Англии; и что весь оставшийся у него выбор таков: либо он сделает своим противникам справедливые предложения и таким образом выкажет свое стремление к миру, что непременно обеспечит ему искренние симпатии народа, либо он позволит взять себя в плен, чего королю в любом случае не избежать в ближайшем будущем и что даст его врагам могущество, влияние и авторитет, чтобы впредь действовать против Его Величества (а может быть, и его потомков) так, как подскажет им глубоко укоренившаяся злоба.

Однако на короля эти доводы впечатления не произвели. Ибо, заявил он, искать мирного соглашения сейчас значило бы внушить мысль, будто он покорно примет любые требования Парламента, между тем даже величайшие бедствия и неудачи, какие только могут постигнуть его при попытке себя защитить, не способны поставить его в положение худшее, чем это. А сколь умеренными могут оказаться требования Палат, мы вправе судить по Девятнадцати предложениям, выдвинутым Парламентом еще в ту пору, когда, насколько можно было тогда разумно предполагать, он не обладал таким очевидным превосходством в силах, как ныне. Теперь же, когда ему, королю, уже нечего терять, кроме чести, он поведет себя совершенно непростительно в глазах всего света, если не употребит всю свою энергию, чтобы остановить бурный поток, грозящий ему неминуемой гибелью. Душевное благородство и спокойное мужество Его Величества казались чем-то слишком возвышенным и бесконечно далеким от лихорадочной заботы о собственном спасении, владевшей умами других людей. И, к великому несчастью для короля, ни единый из тех, кто держался одних с ним мыслей (а такие люди, пусть и весьма немногие, были), не решился заявить об этом открыто: идея мирных переговоров пользовалась в стране такой популярностью, что всякий, кто осмелился бы против нее возразить, непременно был бы заклеймен всеми как явный враг своего отечества.

Соображения, перед которыми Его Величество в конце концов чрезвычайно разумно уступил (и впоследствии это действительно принесло ему немалую пользу), заключались в следующем. В высшей степени вероятно (а ведь теперь его успех всецело зависел от точного расчета вероятностей), что Парламент, из собственной гордыни и из презрения к бессилию короля, попросту не пожелает вступать с ним в переговоры. Подобный шаг вызовет в Англии всеобщее возмущение, а значит, Его Величество, сделав предложение о мире, доставит своему народу величайшую радость; враги же короля, его отвергнув, лишатся народных симпатий. Это одно поможет Его Величеству собрать для себя армию. Если же Парламент решится на переговоры, то король и тут наверняка окажется в выигрыше, так как, отвечая на предложения, которые представят ему Палаты, он сможет изложить истинные причины нынешнего спора столь ясно, что для всего королевства станет еще очевиднее, чем прежде, что настоящая война является со стороны Его Величества чисто оборонительной, ибо он никогда не отказывал и теперь не намерен отказывать своему Парламенту в каких-либо разумных и справедливых просьбах. Эти самые мирные предложения повлекут за собой, разумеется, более или менее продолжительные дебаты сторон, что неизбежно замедлит военные приготовления Парламента и приостановит действия его армий; прочие же англичане будут в это время с тревогой ожидать исхода переговоров. Между тем Его Величество не станет ослаблять своих усилий; напротив, он еще энергичнее поведет подготовку к войне, ускорив набор солдат, уже начатый по его приказу. Эти доводы, вместе с почти единодушным мнением и настойчивыми просьбами членов его Совета, убедили короля, и, на третий день по водружении королевского штандарта, он отправил к обеим Палатам графов Дорсета и Саутгемптона, сэра Джона Колпеппера, канцлера Казначейства, а также сэра Уильяма Юделла (которому король дозволил, воспользовавшись удобным случаем, заняться улаживанием собственных имущественных дел) со следующим посланием:

«Уже долго, с невыразимой сердечной скорбью, взираем мы на смуты, постигшие наше королевство, и самая душа наша не избавится от мук и терзаний, пока не изыщем мы какое-либо средство, способное предотвратить страшные бедствия, коими грозит государству приближающаяся гражданская