Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

никогда, и заверений Гитлера во время его речи в рейхстаге 23 марта недостаточно. Судят не по словам, а по поступкам, а с учетом этого критерия было видно, что на улицах продолжают нападать на советских служащих. «Наше общественное мнение» (то есть Сталин и его союзники по Политбюро) взволновано. Канцлер говорил одно, но его коллеги делали другое. Что это значило? Дирксен и военный атташе Германии, который присутствовал вместе с ним на встрече, старались приободрить Крестинского. Неприятности закончатся[273]. У Литвинова были сомнения, и мимо него не прошли предупреждения берлинского посольства относительно «Майн кампф». Он обратил внимание Сталина на волнения в Прибалтике, которые начались после прихода к власти Гитлера, а также на его известные из «Майн кампф» предложения по завоеванию «жизненного пространства на востоке»[274].

После разговора с Крестинским Дирксен также встретился с Литвиновым. Они обсуждали примерно то же самое, только немного откровеннее. Дирксен пытался объяснить, что нападения на советских граждан и сотрудников в Германии — это единичные случаи, и они закончатся, но Литвинов на это не купился. «Я ответил, — писал нарком в дневнике, — что мы действительно были встревожены приходом к власти в Германии людей, политическое кредо которых не могло внушать нам оптимизма касательно судьбы наших взаимоотношений». «Мы, — сказал Литвинов послу, — должны понимать то возмущение и негодование, которое в нашей общественности вызывают события [в Германии. — М. К.]». На самом деле комментарии в прессе «даже в отдаленной степени не отражают чувств нашей общественности». Литвинов все говорил и говорил. Возможно, для Дирксена это единичные случаи, «но дело в том, что в Германии мы сейчас имеем дело не с отдельными локальными случаями, а с массовой травлей всего, что носит название советского. Речь идет об организованной кампании, направляемой из единого центра… причем [германское. — М. К.] правительство никаких мер не принимает для ликвидации ее». Так продолжаться не может, сказал Литвинов, «наша общественность требует ответных мер». Дирксен смущенно ответил, что советская пресса может воздержаться от публикаций новостей о Германии. «Вопрос, — ответил Литвинов, — еще должен быть решен правительством»[275]. Дирксен несомненно усвоил сказанное. «Я уверен, — писал он в Берлин, — что в наших взаимоотношениях начинается серьезный кризис». Если его не удастся решить, то СССР может пересмотреть политику в отношении Германии[276]. Дирксен был встревожен ухудшением советско-германских отношений, но Гитлера они волновали намного меньше. Дирксен сообщил в Министерство иностранных дел Германии, что продление договора с Берлином было единственным способом стабилизировать ситуацию. Так и поступили в начале мая, но положительного результата это не дало. По словам Крестинского, продление договора было всего лишь способом навредить улучшающимся отношениям между СССР, Францией и Польшей. Однако Крестинский все равно осторожно надеялся на положительные изменения немецкой политики, хотя, как он говорил, «мы не должны уменьшать нашей бдительности»[277]. Таким образом, советское правительство сделало предупредительный выстрел в сторону Германии. Литвинов надеялся, что его заметят Франция и Польша. В «Правде» вышла статья Карла Радека, в которой он выступал против пересмотра Версальского договора. «Пересмотр, — писал он, — означает лишь новую мировую войну». Литвинов отметил, что Дирксен отреагировал на статью протестом, а польские источники отнеслись к ней с одобрением. А что же французы? Литвинов задал вопрос Довгалевскому[278]. Но французское посольство, видимо, не сообщило о статье в Париж. Литвинов согласился с Крестинским, который утверждал, что Германия ищет выход из изоляции, хотя нарком больше говорил о сближении с Францией, чем о восстановлении советско-германских отношений[279]. Крестинский гораздо лучше относился к сохранению «рапалльской политики». А может, и нет. Хотя НКИД отрекся от статьи Радека в разговоре с Дирксеном, Крестинский полагал, что она совершенно верно описывает Версальский договор[280]. Не стоит также забывать, что ухудшение советско-германских отношений произошло тогда же, когда и кризис «Метро-Виккерс».

Николай Николаевич Крестинский

Крестинский был первым заместителем наркома иностранных дел СССР. Этот симпатичный человек уже знаком читателям. Он вступил в РСДРП в 1903 году и после раскола партии встал на сторону большевиков. Крестинский родился в 1883 году в провинциальном городке Могилеве. То есть он на семь лет младше Литвинова. Николай Николаевич хорошо учился в гимназии, что, наверно, неудивительно, учитывая, что его родители были учителями. В результате он окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Крестинский был членом первого Политбюро и наркомом финансов. Он был близок с Лениным и работал ответственным секретарем ЦК РКП (б), но в 1921 году его уволили, по словам Молотова, за то, что он не уделял внимание «политике». Крестинский уехал в Берлин в качестве полпреда. Это была самая важная советская должность за границей. Николай Николаевич, как и Литвинов, говорил на нескольких языках и был прагматиком. Ему подходила работа со средним классом, социал-демократами и прусскими консерваторами Веймарской Германии. Крестинский понимал, как себя вести с немецкой элитой.

Николай Николаевич Крестинский. 1930-е годы. АВПРФ (Москва)

На фотографиях Николай Николаевич, как и остальные советские дипломаты, не похож на свирепого большевика со стальным взглядом. Некоторых непредсказуемых личностей отсеяли на ранней стадии. Крестинский едва заметно, но по-доброму улыбается. У него частично выпали волосы, но сохранились усы и бородка клинышком, и он носил круглые очки в золотой оправе. Он поддерживал хорошие отношения с представителями берлинских деловых кругов, что раздражало некоторых немецких дипломатов, но именно такой человек был нужен для поддержания советской торговой политики. Как говорил французский посол в Берлине, Крестинский знал, как избежать нежелательного внимания и не навлекать на себя неприятности. Что касается политики, во время борьбы за власть Крестинский поддержал Троцкого, но сделал это более аккуратно и незаметно, чем его коллеги. Молотов называл его троцкистом. Это правда, Сталин не очень нравился Крестинскому, а он не сильно нравился Сталину. В 1928 году Сталин резко отчитал Крестинского за то, что тот во время работы в Берлине не вполне точно следовал указаниям Политбюро. Письмо было написано так, что мороз по коже, и Крестинский отступил. Даже в 1928 году не стоило ссориться со Сталиным. В 1930 году Крестинский вернулся в Москву и стал замнаркомом НКИД. Некоторые полагают, что он хотел получить должность Литвинова, но из переписки НКИД это не следует. Возможно, Крестинский немного сильнее желал сохранить Рапалльский договор. Это было понятно, так как он потратил столько времени на улучшение советско-германских отношений. Но даже если так, это была лишь мелкая деталь, поскольку в итоге его позиция совпадала с позицией Литвинова.