Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги - Юрий Петрович Зарецкий
Неясной из содержания письма остается просьба о получении новой привилегии на продажу в России амстердамских изданий. Как мы видели раньше, в учебнике Деграфа дважды утверждается, что он печатается по указу Петра, причем этот указ якобы распространяется и на другие, будущие издания. Зачем же было де Ионгу снова просить Головина о ходатайстве в получении новой привилегии? Может быть, печатая посвящение и предисловие к книге в 1701 году Копиевский и де Ионг поспешили, выдали обещанное за действительное? Второй возможный вариант ответа – де Ионг хотел получить привилегию исключительно для себя, не деля никаких прав с Копиевским.
Две челобитные Копиевского того же года
С содержанием этой челобитной де Ионга удивительным образом перекликаются челобитные Копиевского Петру и Головину, обе отправленные из Гданьска в декабре того же 1705 года394. В них также речь идет о завершении работы над книгой Деграфа и получении привилегии на продажу амстердамских изданий в России. Главное отличие челобитья Копиевского состоит в том, что он объявляет пособие Деграфа своим (так же как и другие амстердамские издания) и просит у Петра привилегию для себя395. Но в них есть и еще одно существенное их отличие. Если де Ионг даже косвенно не упоминает своего бывшего партнера, Копиевский, обращаясь к Петру, не только называет имя де Ионга, но и обвиняет его в обмане, предлагая даже царю конкретный способ взыскания с него ущерба. Поскольку о содержании этой челобитной Копиевского царю будет подробно сказано дальше, остановлюсь здесь только на сведениях из его краткого письма Головину.
В нем Копиевский сообщает, что отправляет ему «Книгу морского плавания», которую просит передать Петру. К этой просьбе он добавляет, что в книге пока отсутствует приложение (очевидно, он имеет в виду таблицы логарифмов – «деклинацыи»), однако он обещает вскоре дослать его из Гданьска396. Примечательно, что здесь же он просит Головина узнать у царя, не следует ли ему допечатать какие-то из ранее изданных им книг и в каком количестве («книги, которыя имам прежде в печать издавать, и колико числом»)397. Из этих слов выходит, что он был готов продолжить в Гданьске печатание книг, ранее выходивших в Амстердаме.
Противоречивые сведения о сотрудничестве Копиевского с де Ионгом и их отношениях в приведенных документах оставляют множество неясностей и, конечно, не позволяют ответить на вопрос, кто был прав в их затяжном конфликте. Однако они дают ответ на вопрос, который немаловажен для историков русского книгопечатания петровского времени. Очевидно, что вопреки заявлениям Копиевского и де Ионга в «Книге учащей морского плавания», царской привилегии на печатание книг за границей и ввоз их в Россию в 1705 году ни тот ни другой не имел.
В поисках новых возможностей
Берлин
Разрыв отношений с де Ионгом весной 1702 года был связан с новой попыткой Копиевского найти поддержку своей издательской деятельности, к тому времени уже получившей известность в Европе. Первыми Копиевского-издателя приметили лютеранские пиетисты – еще по книгам, вышедшим в типографии Тессинга. Немцы рассчитывали с его помощью наладить печатание переводной литературы религиозного содержания для распространения в России надконфессиональной ecclesia universalis398. Намек на этот их интерес мы видим в уже цитировавшейся челобитной Копиевского Петру от 18 декабря 1699 года, где он говорит о своем отказе ехать в Берлин к «курфирстовскому величеству»399. В дальнейшем интерес к славянскому «друку» Копиевского стало проявлять находившееся под сильным влиянием пиетистов Прусское научное общество, в 1701 году получившее статус королевского. Очевидно, что на установление долговременного сотрудничества с Обществом и рассчитывал Копиевский, расставаясь с де Ионгом и спешно уезжая весной 1702 года из Амстердама в Берлин.
Первоочередная цель его поездки заключалась в проведении переговоров с руководством Общества о создании при нем типографии для печатания книг славянским шрифтом. С немецкой стороны в обсуждении перспектив сотрудничества обеих сторон и подготовке текста договора принимал участие его президент Готфрид Вильгельм Лейбниц, в то время уже прославленный ученый, член Лондонского королевского общества и иностранный член Французской академии наук. Имеются документальные свидетельства о том, что с трудами Копиевского он был знаком еще тогда, когда тот находился в Амстердаме. В ноябре 1701 года в адресованном королю Фридриху I проекте «Propagatio fidei per scientias» Лейбниц упоминал о намерениях вступить с Обществом в переговоры некоего проповедника, литовца реформатской веры, хорошо знающего славянский язык и занимающегося составлением славянского словаря400. К этим сведениям о «литовце» Лейбниц добавлял, что Петр выдал ему привилегию на печатание на славянском языке Библии и других религиозных книг, однако из‑за интриг другого лица (также не названного по имени), их издание не началось401. Потребность Общества в литературе на русском языке Лейбниц объяснял задачами миссионерской деятельности: путь протестантских проповедников в Китай – их главную цель – шел через просторы России, где им также следовало щедро нести «слово Божье». Для того же, чтоб их там гостеприимно принимали, разъяснял он, эти проповедники должны быть людьми образованными и полезными в практических делах: в геодезических измерениях, навигации, определении сторон света с помощью компаса и т. д.402
23 мая 1702 года о намерении руководства Общества приступить к переговорам с Копиевским было объявлено в издававшихся в Гамбурге «Исторических записках». Объявление это публиковалось без подписи автора, однако его содержание свидетельствует о том, что составлено оно было либо со слов Копиевского, либо им самим. В нем, в частности, сообщалось, что по привилегии царя Московии в 1698 году Элиасом Копиевичем в Амстердаме была создана славянская типография и приводился подробный список латинских названий его книг (как и во всех других списках Копиевского в трех частях: напечатанные, подготовленные к печати и запланированные). По содержанию этот список был лишь слегка обновлен по сравнению с напечатанным в 1700 году в «Латинской грамматике»
