Меняя формат Судьбы - Татьяна Александровна Алюшина
Держа в памяти то, что говорил Дмитрий Егорович про второй этаж и выше, на которых не завершена ещё отделка, Дарья подумала, что вот оттуда и следует начать осмотр дома.
Она поднялась по симпатичной деревянной лестнице на второй этаж и остановилась, прикидывая, за которой из трёх дверей, выходящих в коридор, может находиться главная хозяйская спальня, и рассудила, что, скорее всего, за той, которая находится на площадке прямо напротив выхода с лестницы.
А впрочем, – махнула она рукой, – какая, по сути, разница, хозяйская там спальня, или какая детская, или гостевая – поищет она методом «научного тыка» и посмотрит все три. И, открыв дверь, шагнула в комнату.
В тот же самый момент, когда она переступила через порог, открылась вторая имевшаяся в комнате дверь, по всей видимости, разделявшая спальню и ванную комнату, и оттуда вышел Вольский…
Голый. Даже не прикрытый каким-нибудь полотенчиком – то есть совсем, первозданно голый…
Застигнутые врасплох, совершенно не ожидавшие и даже не предполагавшие, что могут встретиться в доме, особенно в таком моменте, они замерли, поражённо уставившись друг на друга…
И тут взгляд Дарьи, словно сам по себе, отказываясь подчиняться её мысленным приказам, прошёлся по телу мужчины с головы до ног, двинулся обратно и зацепился, остановившись на самой важной, можно сказать, центральной части мужского тела, и она смотрела-смотрела, смотрела…
Вдруг спохватилась от буквально выстрелившей в разуме мысли, «напомнившей», куда конкретно она смотрит, на чём именно она «зависла» взором своим и что вообще делает…
– Ой, – запоздало пискнула придушенно Дарья, ужасно конфузясь, резко развернулась и ринулась к выходу.
– Стой! – окликнул её громким и хлёстко-резким окриком Вольский.
И Дашка замерла на месте перепуганной мышью, застигнутой врасплох за воровством хозяйского сыра, а Саныч в три широких стремительных шага подошёл, развернул к себе лицом, взяв её за плечи, и, медленно проведя ладонями по её рукам вниз, крепко так, надёжно, чтобы не убежала перепуганной перепёлкой, обнял за талию двумя руками.
– Сбега́ешь? – спросил он улыбаясь.
– «Мне конфузно, я же барышня», – объяснила своё отступление Дарья цитатой, стараясь не смотреть ему в глаза.
– Господи, откуда ты взяла эту фразочку? – спросил Вольский и мелко затрясся всем телом от сдерживаемого смеха.
– Бабушка любит старые чёрно-белые фильмы и часто их пересматривает. Наверное, оттуда, не помню, – ответила Дарья, от смущения не сильно соображая, что отвечает.
– И почему ты улепётывать принялась, если так на меня смотрела? – выделил он голосом это самое «так».
– Я не смотрела «так», как ты говоришь, просто от неожиданности…
– Нет, ты именно «так» и смотрела, можно сказать, пялилась, изучая мои причиндалы, – всё сдерживал себя, чтобы окончательно не расхохотаться в голос, Саня, с удовольствием изучая её лицо с раскрасневшимися от неловкости и стеснения щёчками.
– Просто у тебя очень красивые гениталии, – объяснила решительным, почти докторским тоном Дашка, наконец смело посмотрев ему в лицо, и расширила своё пояснение: – Прямо идеальной формы, словно вылепленные скульптором.
– Не!.. – начал похохатывать Вольский крутнув головой. – Таких комплиментов мой член не удостаивался ни разу в жизни. – И, обессиленно упёршись лбом в её лоб, сдаваясь душившему его веселью, рассмеялся, потребовав от неё, преодолевая хохот: – Дашка, не смеши меня!
– Я не смешу, – возразила Дарья и уверила: – Даже не шучу. Действительно так получилось. Случайно. Я вошла, а тут ты… голый. Я засмотрелась. В том смысле, что это эстетически красиво…
– Всё, всё, хватит! – остановил её Вольский, зайдясь новой волной похохатывания. – Больше ничего не говори. Смех и секс совершенно не монтируются. Ни разу.
– А кто тут говорит о сексе? – строгим учительским тоном поинтересовалась Дарья.
Он не сразу ответил: постоял, посопел, успокаиваясь и постепенно справляясь со смешливым приступом, «отлепился» от Дашкиного лба, откинул голову назад, чтобы видеть её лицо, и, глядя в ей глаза, почти мгновенно сделавшись серьёзным, ответил:
– Мы.
Какие-то затянувшиеся, не зафиксированные их сознаниями мгновения они стояли, замерев, словно провалились в иное, неведомое пространство, в котором остановилось время, исчезли все предметы и звуки вокруг, а осталось только их учащённое дыхание и перекрестье их взглядов…
Они погружались туда, в эту изменённую реальность, накрепко соединяясь нитью, протянувшейся в бездонную глубину глаз друг друга…
…и, не разрывая, этой связующей нити, затапливающих обоих взглядов, Александр медленно наклонил голову и накрыл её губы поцелуем.
Это был шикарный поцелуй, такой, который вырубает напрочь сознание, сжигая к хренам все мысли и всякие ограничители, старательно выставленные и выстроенные в нём…
Поцелуй, от глубины и сладости которого взрывается что-то в голове и обжигает, ошпаривает желанием продлить его до бесконечности и слиться, срастись, соединиться телами…
И улетела куда-то, растворяясь в неизвестности, одежда Дарьи, так мешавшая им обоим, и каким-то незафиксированным мозгом образом они оказались в кровати, сплетаясь, перетекая друг в друга телами и желаниями, и он шептал ей что-то горячее, страстное между поцелуями, а она отвечала, принимая его страстность и целуя в ответ, не понимая слов, которые шептала.
И в какой-то момент, приподнявшись на локтях и нежно обхватив ладонями её лицо, вновь соединив их тем самым потусторонним взглядом в глаза друг другу, одним красивым, потрясшим все Дашкины чувства и ощущения мощным движением он соединил их тела…
И это было… Они летели, неслись куда-то, спешили и… и медлили, и поднимались, поднимались, поднимались – выше, требовательней, нетерпеливей, выше…
И выскочили на свою вершину, сотрясаясь телами и замирая внутри от накрывшего их оргазма…
Господи боже… пришло в голову Дарье, когда к ней вернулась возможность вообще о чём-то думать… что она там ещё несколько часов назад утверждала и рассуждала на тему мимолётного интима по случаю… не её история и неуважение к себе…
Да? Не её история? Не уважать себя? Фастфуд на бегу?
Пошло оно всё на хрен! Всё это морализаторское занудство – к ёптелю махрюстому!
Это было круто! Это охренительно и так великолепно, как не было никогда в её жизни! Ни-ког-да!!!
Господи, какой, оказывается, кайф!
А можно ещё?!
– Можно, – заржал рядом с ней Вольский, – только чуть погодя, когда мой «образчик эстетической красоты» немного придёт в себя.
– Я что, сказала это вслух? – подивилась Дарья.
– Угу, – посмеиваясь, притянул её к себе поближе Саня и, поцеловав возникшую между её бровей морщинку озабоченности, признался: – Охренительно здорово у нас получилось. Фантастика.
– Я вот тоже в ауте, улетела куда-то, – прошептала своё признание ему Дарья.
– Сейчас отдышимся и повторим, – пообещал Вольский.
– Слушай, – вдруг сообразила Дарья, – а как ты тут оказался?
– Душ принимал, – усмехнулся Саня.
