Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна
переодеться, вонял, как старый свин.
В голове звенело.
Я поверить не мог в то, что произошло.
Это был не я, это однозначно был не я, это был какой-то бес и демон.
Стоял на коленях в больнице, смотрел на Аленку. Слезы по губам. Вся дрожит, как осиновый лист. И синяки на животе, на рёбрах.
Тварь последняя, а не бывший муж, заигравшийся в благодетеля.
Дойдя до стола, опёрся ладонью о столешницу и хрипло выдохнул.
— Мария. Отмени все встречи нахрен.
— Ну у нас и так больше недели все встречи отменяются.
— Не ври. Я виделся с Кожевниковым.
— Это было четыре дня назад, — тихо произнесла секретарша. И отключила вызов, поскреблась в дверь, и я, обернувшись, выдохнул.
— Да заходи уже.
— Я понимаю, что перенести надо и так далее, но куда переносить-то?
Мария была тридцатилетней матерью одиночкой. И поэтому справлялась со своими обязанностями просто на пять с плюсом. Ей можно было поручить абсолютно все — все сделает.
— Не знаю, думай сама. — Произнёс я и, обойдя стол, бухнулся в кресло. Вообще посрать на все было. Вот абсолютно все происходящее сейчас не имело никакого значения, мне даже было как-то безразлично, как там Элла справляется с беременностью, родила бы уже, твою мать. А то только сильнее эта беременность, как удавку мне на шее затягивала. Легко быть беззаботным, смелым, уходящим из семьи. Только вот что-то я не подумал, что пока я женатым был, мне все это в радость было, бесновался дебил.
Потому что обижался, потому что думал, что семья у меня не идеальная, и Алёна вечно мне одолжение делала, даже одним своим согласием на брак одолжение сделала и всю жизнь.
Всю жизнь все через одолжение, постель через одолжение, признание в любви через одолжение. Принятие моих решений тоже через одолжение.
— Я, конечно, хотела иначе, но если ты так решил, то хорошо... — в памяти всплыли слова жены.
Что ей стоило по-другому реагировать?
Видимо, в какой-то момент у меня крыша засвистела просто. И очнулся уже, лапая Эллу в баре.
Весело было.
Идиот!
Веселился и знать не знал, что меня ждет потом.
Я ведь уходил из семьи, что вроде бы вид хотел сохранить общей благонадёжности.
А по факту.
А по факту до меня через полгода только дошло какие слезы были у Алёны, как она давилась болью, каждый раз появляясь рядом со мной, а этого было не избежать, то решали, что и как будет делиться, то из-за детей контактировали, то вот вещи забрать, то привезти.
Зато Элла одолжение не делала, зато Элла была счастлива, радовалась, хлопала в ладоши. Все, что я не сказал бы, все было замечательно, все, что я не сделал, все было идеально, только Алёне было все не идеально.
За столько лет брака не услышал от неё ни разу: ‹ я так тобой горжусь». Ни разу ведь не сказала мне и не сделала ничего такого, чтобы я видел, что помимо её высокомерной холодности, она действительно что-то большее испытывала ко мне.
— Нет, это неправильно, всему есть место и время... — У Алёны место и время говорить о чувствах было только в самом начале брака, пока молодая была, а потом год за годом, год за годом, дети и все как-то сошло на нет. Уже и не стоит рассказывать мужу о том, что он самый лучший, о том, что он обязательно победит, зачем? Он и так победит:
И вот была во всей этой её холодности какая-то нота обесценивания меня, что, уходя, я злился.
Злой был, как собака, потому что хотел услышать другое, когда говорил, что у меня другая есть и беременна.
Хотел услышать, что Альберт, ты чокнулся, какая другая, я тебя люблю. Я люблю тебя сильнее жизни.
А Алена только кивала. И плакала. Но ведь ни разу искренне не сказала, что ей больно, ни разу ведь не призналась, а я как будто бы психопат, только сильнее и сильнее старался уколоть, чтобы наконец-таки показала, что нужен был.
А я ей не нужен был.
В начале да, когда дети маленькие, когда только семья строится, конечно, нужен.
Одному тяжело, поодиночке, в принципе, в молодости тяжело, вдвоём, уже как-то легче. Вдвоём можно и квартиру снимать. И детей растить. А по одному.
Одна она бы не съехала никогда от родителей, потому что хорошая воспитанная девочка. По одному было проблемно. И вот получается так, что пока молодые, пока выживали, все было хорошо, а потом зачем выживать? Потом же все и так есть. Ну и что, что мужу последний раз говорила о том, что он самый лучший было в черт пойми каком лохматом году.
Уходя, бесновался, а сейчас, поняв, что он натворил, что посмел против её воли, наплевав на её слезы, наплевав на её всхлипы, взять и испаскудить то, что святого осталось в её душе.
Сейчас понимал, что лучше бы сдох от этого чертового удара старой винтажной лампой по голове.
Но я не сдох.
Я должен был как-то дальше разруливать ситуацию.
45.
Альберт
Гордей приехал на третий день после того, как я вышел из больницы.
Й, да и что я там вышел из больницы, прокапали химчисткой, и все на этом. И сын приехал, долго смотрел на меня исподлобья, казалось, как будто бы осуждает.
Да нет, не казалось, осуждал, вёл себя демонстративно холодно и не вызывал трепет у него не мой взгляд. Не то, что я все-таки отец и владелец компании. Нет, нет, нет. Гордей сейчас смотрел на меня как на соперника, и во взгляде этом я видел себя. Того самого, который мог горло перегрызть оппоненту.
— Ты бы хоть извинился. — Произнёс сын, садясь в кресло напротив.
— За что? — я отодвинул бутылку и стукнул донышком по столу.
— За все, — ровно таким же тоном, скопировав меня, произнёс Гордей. — Я вообще не представляю какого черта ты так поступил с матерью?
Сердце застучало так громко и больно, что хотелось ребра раскрыть, вытащить этот ненужный орган, который столько проблем мне создавал, и положить в сейф под замок, чтоб никто не мог добраться.
— Тебя это не касается, это дело исключительно меня и матери.
А я понимал, что после такого шкуру с себя спустить хотелось, как я посмел вообще, я ведь даже не помню.
В памяти всплывали обрывки, как перехватил Аленку, дёрнул на себя. А потому что устал, потому что соскучился. Потому что это чёртово время в разводе, когда я считал, будто бы мне жена чего-то не додавала, а лишившись жизни, лишившись жены, вот тогда я действительно понял, что все у меня было.
И я сходил с ума.
Я приезжал к ней специально, чтобы посмотреть, потому что только смотреть мне теперь и можно было. Как же, мы в разводе, порядочные люди, дерьмо со дна не поднимаем, об стену чашки, тарелки не бьём, свадебные подарки не трогаем, мы же такие все порядочные.
Приезжал, смотрел на неё. И понимал, что скучал настолько сильно, что готов был псом у неё на пороге лежать, только бы получить горсточку тепла.
А пока женат был, казалось, что нифига мне Алёнка, не давала. Пока женат был, казалось, что поперёк стоит её самодостаточная гордость, я домой-то её посадил для того, чтобы спесь сбить, чтобы помягче стала, чтобы забыла о том, что принято на людях, а что нет. Потому что задрался работать рядом с женой. Хотел, чтобы дома сидела, встречала и смотрела на меня глазами полными благодарностей, и когда я заключал новый контракт нагибая всех конкурентов, приезжал и рассказывал об этом, она хлопала в ладоши и говорила, как сильно она мной гордится.
Аней.
Она даже сидя дома умудрилась каким-то образом выкрутиться и сделать так, что я снова ушёл по барабану. Снова мои победы были недостаточно ценны для неё.
А потом, когда Элла появилась, у меня был такой контраст, что Алёнка мне не давала поводов возгордиться. У Алёны было все как будто бы само собой разумеющееся: дом купил — молодец, уже по статусу положено, уже возраст подошёл, сам детскую площадку поставил — а я всегда знала, что у тебя очень хорошо развита техническая сторона вопроса. Квартиры, машины — я всегда тебе говорила, что ты можешь намного больше.
Вот это весь набор того, что Алёна мне выдавала и хоть бы раз сказала — Господи, Альберт, я так тебе благодарна, ты у меня самый крутой, самый лучший.
