Гнев изгнанника - Монти Джей

У меня пересохло во рту, и в горле появился острый металлический привкус.

Мне не нужно было напоминать о власти, которую Джуд имеет надо мной. О том, как одним движением языка он может разрушить всю мою жизнь, и даже глазом не моргнет.

Меня пугают возможные последствия, если о нашей глупой ошибке когда-нибудь станет известно. Потерять мою семью, потому что они узнают, что я их предала? Это мой самый большой страх.

И он воспользуется этим страхом, чтобы играть со мной, как садистский кукловод.

Я сжимаю челюсти и поднимаю подбородок.

— Этого никогда не было.

Его глаза блестят от удовольствия, на губах играет хитрая улыбка. Он наклоняется ко мне, слишком близко, его теплое дыхание скользит по моей коже.

— Отрицание помогает тебе спать по ночам? — шепчет он, и в его голосе слышна такая уверенность, что у меня скручивает живот.

— Как чертов младенец, — шиплю я, стиснув зубы и стараясь говорить тише. — Это была ошибка. Ты был чертовски большой ошибкой. Забудь об этом, грешник.

Вокруг полно ушей, на Кладбище слишком много людей, которые убили бы, чтобы подслушать этот разговор.

Прожекторы освещают его серебряную штангу, когда он проводит языком по верхним зубам, наклоняя голову вбок и лениво бормоча:

— Как думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем ты сдашься и позволишь мне выебать эту милую маленькую ложь из твоего ротика, милая?

Я удерживаю его взгляд, контролируя выражение лица, даже не моргая.

— Лоботомия звучит приятнее, чем еще раз прикоснуться к твоему члену.

— Еще раз? — он приподнимает бровь, и на его губах расплывается волчья улыбка. — Я думал, ты сказала, что никогда…

Острый красный ноготь на моем указательном пальце прерывает его, когда я прижимаюсь им к его груди.

— Этого.

Тычок.

— Никогда.

Тычок.

— Блять.

Тычок.

— Не было.

Тыч…

Джуд ловит мою руку на полпути, сжимая ее крепко, но не до боли, и проводит большим пальцем по внутренней стороне запястья. Я пытаюсь вырваться из его хватки, но он только сжимает мою руку еще сильнее, медленно и лениво потирая большим пальцем мое запястье, как будто оно принадлежит ему.

Его присутствие душит меня, его прикосновения разжигают угли воспоминаний, которые я хочу похоронить в глубине своего шкафа вместе с остатками гниющих скелетов.

Ярость сотрясает меня, когда он наклоняется ближе.

Пряди светлых волос скользят по моей щеке, когда его нижняя губа касается мочки моего уха.

— В ту ночь ты стала предательницей, и тебе нравилась каждая секунда.

Эти слова попадают в цель, заставляя трепетать все мои нервные окончания, зажигая огонь в моих венах.

Я выбрала удовольствие вместо верности.

Эта вина живет в моем желудке. Этот голодный рой насекомых и их крошечные, настойчивые укусы впились в мою плоть, безжалостно пожирая мою преданность семье, разъедая меня изнутри и оставляя пустой. Я всего лишь оболочка, пожираемая невидимыми мучениями.

Я боюсь, что он расскажет людям, что мы трахались. И это абсолютно пугает меня.

Но страх никогда не владел мной и не будет владеть.

Страх – это гнев.

Страх мимолетен, временен, но эта ярость во мне? Она высечена в костном мозге. Живое существо. Рычащее, дикое существо, укоренившееся глубоко в моей душе, и оно никогда не было таким голодным, как в этот момент.

— Хочешь поспорить? — резко говорю я, вырывая руку из его хватки и задирая подбородок. — Давай поспорим.

Джуд прикусил нижнюю губу, обнажив злобную ухмылку.

— Я тебя слушаю.

— Если вдруг Бог сегодня будет на твоей стороне и ты выиграешь, я удвою свою ставку. И даже если ты проиграешь, тебе ничего не придется платить.

В его глазах мелькнуло мрачное веселье, он навис надо мной, его тень упала на мои колени, как проклятие.

— А если Бог давно забыл обо мне?

Я сжимаю челюсть и подавляю тошноту, подступающую к горлу, мой пульс бешено бьется на шее.

— Тогда это… — я показываю пальцем на нас. — То, что случилось на водонапорной башне? Мы забудем об этом. Все будет кончено. И ты даже не посмеешь дышать в мою сторону.

— Слишком, блять, легко, — он с горечью смеется, качает головой и отходит от меня к мотоциклу. — Давай поиграем, заучка.

Я хочу только одного – спрыгнуть с мотоцикла и врезать кулаком по его усмехающемуся рту. Взять ближайший острый предмет и вонзить его ему в глаз.

Но я не делаю этого.

Я не двигаюсь, просто сижу, заставляя свое тело оставаться неподвижным, в то время как каждый мой мускул кричит о желании высвободиться.

Если я выиграю сегодня? Я верну себе власть. Я снова буду контролировать ситуацию. Джуд Синклер снова станет тем, кем всегда был – глупым, противным насекомым под моим ботинком, которое нужно проигнорировать и раздавить.

Остатки того, что он и Окли натворили, все еще живут во мне. Они сидят в моих ребрах, обхватывают органы в груди, и я чувствую, как они дышат там с каждым ударом сердца.

Я злюсь, что огонь не довел свое дело до конца.

Я хотела, чтобы они почувствовали, как их внутренности разрываются на куски. Чтобы они чувствовали каждую секунду, когда пламя лижет их плоть, а легкие задыхаются, пытаясь сделать вдох воздуха, которого никогда больше не получат.

Если бы я могла все повторить, я бы заперла двери церкви. Села бы на траву и слушала, как их крики эхом раздаются в моих ушах. Ждала бы с широко открытыми глазами, пока их кости и пепел церкви Святого Гавриила не стали бы одним целым.

Я хватаю шлем с земли и натягиваю его на голову, наблюдая, как его длинная нога перекидывается через сиденье мотоцикла.

— Эй, одиночка! — кричу я, перекрикивая рев его мотоцикла, который оживает. — Не забудь поцеловать после меня асфальт.

Когда мой отец впервые научил меня ездить на мотоцикле, я запаниковала и врезалась в бок его машины. Осталась неприятная вмятина, и первое, что он сказал мне, убедившись, что я в порядке:

— Газ не в твоей руке. Он в твоей крови.

Я не поняла, что это значит, пока не почувствовала комфорт, разгоняясь до 140 км/ч на двух колесах.

Мотоцикл чувствует, когда ты боишься.

Если ты едешь с мыслью о том, что можешь разбиться, ты разобьешься. Ты должен отпустить контроль.

Это единственный момент, когда я отпускаю все.