Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

В те времена папа был для меня больше, чем просто отцом – он был моим лучшим другом. Человеком, который мог починить что угодно, построить что угодно и все уладить с помощью шутки и мороженого.

Где-то по пути жизнь стала сложнее. Мы отдалились друг от друга, как два корабля, попавшие в разные течения. Расстояние между нами росло, сначала незаметно, а потом стало таким, что казалось, будто мы вращаемся вокруг разных планет.

Но стоя здесь, в его объятиях, я все еще чувствую эту связь, эту нерушимую связь, которую ни время, ни отсутствие общего ДНК не могут разорвать.

— Я знаю, пап, — шепчу я, прижимаясь к его груди и обнимая его еще крепче. — Я знаю.

— Я скучал по тебе, — шепчет он, прижимаясь к моим волосам, голос его грубый. — Где ты была, милая Фи?

Его слова пронзили меня, потому что я знала, что он спрашивает не о том, где я была физически. Он спрашивает, куда я пропала.

Девочка, которая раньше озаряла любую комнату, ребенок, который после ужина бегал с ним наперегонки до гаража, которому не нужен был повод, чтобы смеяться или делиться с ним секретами.

Девочка, которая доверяла ему все.

Он не понимает, что дочери, о которой он спрашивает, больше нет.

И я не знаю, как сказать ему, что та версия меня, за которую он все еще держится, в которую он так яростно верит, умерла давно.

Как сказать человеку, который любит тебя больше всего на свете, что человек, за которого он цепляется, – всего лишь воспоминание?

Как смотреть в глаза человеку, который всегда видел в тебе только лучшее, и признаться, что ты больше не тот человек – и, возможно, никогда им больше не будешь?

— Здесь, — выдавливаю я, с трудом сдерживая слезы.

Он тихо выдыхает, его грудь поднимается и опускается под моей щекой. Когда он отстраняется настолько, чтобы встретиться с моим взглядом, я вижу в его глазах поиск – поиск ответов, которых не могу дать.

— Я знаю, что мы с давних пор не ладим, — тихо говорит он, его голос ровный, но с ноткой боли. — Не знаю, что я сделал… или что изменилось. Но неважно, как далеко ты ушла, насколько потерянной ты себя чувствуешь, я всегда с тобой. Ты никогда не уйдешь слишком далеко. Твой дом всегда здесь.

Его палец легко касается его сердца, и это простое движение будто разрывает меня на части.

Несмотря на все – на вред, который я причинила, на глубину, в которую я упала – он все еще видит во мне свою дочь. Он все еще верит, что я достойна спасения.

На мгновение я балансирую на грани, готовая сломаться, выплеснуть все – боль, секреты, вину.

Я хочу развалиться, позволить ему все исправить, как он делал, когда я была маленькой, когда мир был менее сложным. Я хочу, чтобы он в последний раз прогнал монстров из моего шкафа, как он всегда делал перед сном.

Но я не могу.

Это бремя – мое. Оно всегда было моим.

— Поможешь мне закончить? — спрашиваю я, отвлекаясь.

— Вся в свою мать, — бормочет он, шутливо тыкая меня в лоб. — Упрямая.

Я закатываю глаза, и на губах появляется улыбка, когда он берет из моих рук гаечный ключ и помогает закончить работу над машиной.

Я никогда никого не подпускаю к себе близко, и на то есть причина.

Я хочу, чтобы люди боялись меня ранить.

Я ношу свой гнев как корону, царствуя в королевстве дистанции и устрашения. Это не просто щит, это трон, выкованный из каждого шрама, каждого предательства. Я сделала его высоким, чтобы страх был первым, что чувствовал каждый, кто смотрел на меня; первой стеной, о которую ударялись те, кто осмеливался подойти слишком близко.

Я отточила свои края до острой точности, превратив слова в оружие. Я научилась использовать злобу как форму искусства – искусство, которое оставляло следы быстро и чисто, прежде чем кто-то мог нанести ответный удар. Я освоила роль злой девчонки, той, кто всегда была на два шага впереди в игре жестокости.

Страх означал силу.

Что я больше никогда не буду зависеть от кого-то другого, никогда больше не буду той девушкой, которая остается истекать кровью, пока кто-то другой уходит невредимым.

Я стала всем, чем хотела быть: недосягаемой, несокрушимой, злобной стервой, слишком опасной, чтобы с ней связываться.

Но не учла то, что придет вместе с этим – удушающая тишина тронного зала, в котором не осталось никого.

Я одинока.

Я одинока уже давно – я знаю это. Но эта боль, которая сейчас разрывает меня на части? Это новое чувство.

И виноват в этом Джуд.

Не в одиночестве – оно всегда было моим спутником. Это привычное бремя, которое я научилась нести, постоянный компаньон, которого я выбрала сама. Я носила свое одиночество как доспехи, как нечто, что я могла контролировать, как вторую кожу, которая держала мир на расстоянии. Но эта боль? Острота, которая врезалась в пустоты, о которых я думала, что забыла?

Это он.

Джуд дал мне вселенную, где я могу быть собой.

Но именно это и делает все невыносимым – осознание.

Осознание, что всего в конце коридора есть место, где я могу расслабиться. Где я могу снова дышать, не чувствуя, что должна нести на себе груз всего мира. Место, где более мягкая версия Фи, – та, которую я так долго скрывала, – может существовать без страха.

Но это место с Джудом, и переступить этот порог означало бы войти на вражескую территорию.

Это запретная территория, дом со стенами, в который мне с детства запрещали входить.

Глава 24

Порт

Фи

8 ноября

Богатые детки готовы на все ради дешевых развлечений.

В том числе, но не только, на проникновение на закрытую площадку для контейнеров, потому что, судя по всему, это идеальная трасса для гонок.

Спойлер: я одна из этих богатеньких деток.

Официально порт сегодня закрыт, но готов принять в свои объятья тех немногих безрассудных, кто получает удовольствие от танцев с опасностью. Хотя должна сказать, что открыт он только пока. Сегодня здесь собралось слишком много людей, и у нас есть, может, два часа, прежде чем замигают синие огни, которые испортят нам настроение.

Это была хорошая ночь. Я подзаработала деньжат, у меня чистый послужной список, и адреналин от гонок все еще бурлит в моих венах.

Единственная проблема? Я не могу отвести от него глаз.

Как магнитом, мой взгляд притягивает финишная черта, и я как раз успеваю увидеть Джуда и его черный Skyline, скользящий с идеальным дрифтом. Машина не просто движется – она крадется, гладкая и опасная, рожденная самой ночью. Черная на черном, острые линии разрезают тьму, она пожирает асфальт с дикой грацией, требующей внимания.

Эта машина… секс на колесах. Смертельная красота. Мой влажный грешный сон.

Каждый ее сантиметр создан, чтобы ослабить тебя. Черные как полночь изгибы, агрессивные углы, рычание двигателя, раздающееся в воздухе как низкий стон.

Это не просто машина – это обещание, прошептанное в мертвой тишине ночи.

Густые облака дыма поднимаются от его шин, на мгновение окутывая его, заставляя толпу затаить дыхание, застыв между восхищением и страхом. Его задние шины играют с огнем, опасно скользя поблизости от зрителей, всего в нескольких метрах от финишной черты.

Дым рассеивается настолько, что можно разглядеть его ухмылку через опущенное окно. Он откинулся на сиденье, одна его рука лениво висит на руле, другая – на раме окна.

И тут этот гад подмигивает.

Прямо толпе.

Наглый ублюдок.

Это действительно несправедливо. Такая смертоносная машина и ее водитель? Точно такой же грешник.

Я хочу прикоснуться к ней.

Нет, к нему.

— Ты пялишься на Синклера. Мне вызвать 911 или лучше сразу священника? — голос Атласа прорезается сквозь гул двигателей, его бедро касается моего.

— Я не пялюсь. Он сам попал в поле моего зрения, — бормочу я, зная, что говорю чушь.