Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Он проводит рукой по коротко стриженным волосам и издает звук, больше похожий на рычание, чем на смех.

— Да, Фи. Я закончил.

Дверь с грохотом захлопывается, но еще долго после его ухода продолжает дребезжать, эхом отражая силу его гнева, вибрируя через стены и проникая в мои кости.

Я двигаюсь как робот, ошеломленная и отрешенная, направляясь в ванную комнату, делая вид, что ничего не произошло. Холодный пол кусает мои босые ноги, и это единственный звук в удушающей тишине, пока я не дохожу до душа и не включаю воду.

Я даже не удосуживаюсь снять одежду.

Просто вхожу в открытую стеклянную дверь и падаю на колени под ледяной струей воды, которая обжигает мою кожу, но я не сопротивляюсь этому наказанию. Гладкие камушки на полу впиваются в мои колени, прижимая меня к полу, когда я сжимаюсь в комок, словно под тяжестью всего, что я больше не знаю, как вынести.

И тогда я разбиваюсь на куски.

Рука летит ко рту, отчаянно пытаясь заглушить душащие рыдания, которые рвутся из горла. Другую руку я прижимаю к животу, как будто это может как-то удержать меня, не дать этой глубокой, безжалостной боли поглотить меня целиком.

Меня считают катастрофой, стервой, девчонкой, которой все равно – роль, которую я так хорошо играла в Пондероза Спрингс, что она стала для меня второй личностью.

Но знать, что Рейн видит меня такой? Знать, что мама, папа и даже Энди, вероятно, тоже так думают? Это хуже, чем я когда-либо могла себе представить.

Все, чего я когда-либо хотела, – это чтобы они отказались от меня, наконец-то увидели, что во мне не осталось ничего хорошего. Мои поступки стирают все хорошие воспоминания, которые у них остались обо мне, оставляя только эту катастрофическую версию меня самой.

Это то, чего я хотела. Так лучше – им будет легче двигаться дальше, когда я исчезну из их жизни. Тогда всем будет лучше.

Без меня в Пондероза Спрингс они будут счастливее.

Но от этого боль меньше не становится.

Глава 11

Судья

Джуд

31 августа

Я чувствую себя грязным, находясь здесь.

Все в доме Ван Доренов кричит о богатстве.

И я не имею в виду только материальное богатство. Это еще хуже.

Это богатство любви. Такое, которое чувствуется в каждой идеально оформленной семейной фотографии, в каждом аккуратном мазке краски на стенах. Это действительно душит. Пожирающее количество близости, всего того, чего у меня никогда не было.

Мой отец потратил все деньги, которые заработал, на выпивку, женщин и все, что только мог раздобыть. Иногда у нас были деньги, но любовь? Для нее в нашем бюджете не было лишних средств. Наш дом в Уэст Тринити Фолс, тот самый, в котором он умер, был так же разбит, как и человек, который меня вырастил. Пожелтевший линолеум, обои, отклеившиеся в каждом углу, трещины, идущие по потолку, как вены, как будто дом едва держался на ногах.

А здесь? Здесь все сияет. Все слишком идеально, слишком чисто, как будто даже воздух отполирован и отшлифован. Мраморные полы блестят, как будто никогда не видели грязи, поверхности слишком сильно отражают свет.

Я чувствую, что не могу ничего трогать.

Не без грязи, остающейся после меня. На каждом шагу во время экскурсии, которую проводила мне Сэйдж, я смотрел под ноги, чтобы не оставить пепла и копоти в их безупречном мире.

Как только Сэйдж оставила меня одного, я бросился в душ.

Но это не имеет значения. Неважно, сколько раз я помоюсь.

Я никогда не смогу смыть с кожи грязь своего прошлого. Шрамы слишком глубокие, синяки слишком стойкие. Я могу до крови оттереть кожу, но ночи, проведенные в страхе перед кулаками отца, останутся на мне, как татуировки, о которых я не просил.

В моих венах течет что-то грязное, что ничто не сможет вымыть, и, глядя вниз, на горячую воду, стекающую по моим плечам, я почти готов увидеть густую грязь, скапливающуюся в сливном отверстии.

Я бью кулаком по стене душа, и пар от удара заставляет ссадины на плече чертовски жечь.

Снова в ушах раздается звук удара кости о мрамор.

Снова, снова, снова и снова.

Я бью по стене, пока единственный цвет, кружащийся в стоке, не становится красным, темно-красным, который сочиться из потрескавшейся кожи на костяшках пальцев. Мышцы болят от сопротивления, когда я проводил дрожащей рукой по лицу.

Это место – дом зеркал. Это гребаный ад.

Куда бы я ни пошел, я вижу свое отражение. Глаза, которые мне дал мой отец.

Они больно напоминают мне о том, кто я.

Что я Синклер. Куда бы я ни пошел и как бы ни изменился сам, это не изменится никогда.

Удар. Удар. Удар.

Я хмурю брови и поворачиваю голову к двери ванной, ожидая, что кто-то постучит или ворвется внутрь, но тишина. Я напрягаю слух, прислушиваясь к шуму воды, в надежде услышать еще какой-нибудь звук. Я уже собираюсь списать это на то, что кто-то из детей Ван Доренов вернулся домой, но вдруг пол в моей спальне начинает скрипеть.

Раньше здесь были только я и Сэйдж, но сейчас определенно есть кто-то еще, и он в моей новой спальне.

Я открываю стеклянную дверь, хватаю с вешалки серое полотенце и оборачиваю его вокруг талии, стараясь не выключать душ. Просто чтобы незваный гость не услышал, как он выключился, и не сбежал, пока я его не поймаю.

Вода стекает с моих волос, когда я иду к двери и приоткрываю ее настолько, чтобы заглянуть в спальню. Из-под двери валит пар, и когда он рассеивается, я замечаю своего шпиона.

Так, так, что это тут у нас?

Серафина Ван Дорен стоит ко мне спиной и рыщет в моих вещах, как крыса.

Она вытаскивает пачку презервативов из ящика прикроватной тумбы. Ее изящные пальцы открывают упаковку, и она заглядывает внутрь, рассматривая, что же может быть в пачке Magnum.

Не найдя того, что искала, Фи бросает упаковку обратно в ящик. Мои губы дергаются, когда она разочарованно вздыхает, выпрямляясь, и ее волосы вишневыми волнами скользят по краю джинсов.

Я уже собирался позвать ее по имени, но она сдвигает одну из подушек, обнаруживая спрятанный под ней черный блокнот на спирали, и у меня застывает кровь в жилах.

— Держи свои липкие пальчики при себе, заучка.

Я сокращаю небольшое расстояние от ванной до нее и вырываю блокнот из ее рук.

Фи резко поворачивается, ее брови поднимаются до линии волос, она шокирована тем, что видит меня, и еще больше тем, что я частично голый.

Теперь, когда она стоит передо мной, три вещи четко бросаются мне в глаза.

Первая: Фи меня рассматривает.

Без стеснения. Без намека на скромность. Она откровенно пожирает меня глазами.

Ее взгляд скользит по моей обнаженной груди, задерживаясь на ней, будто она запоминает каждый мускул. Опускается ниже – к полотенцу, едва прикрывающему бедра, – и ее щеки заливает тот самый предательский румянец. Опасный и глубокий розовый оттенок, кричащий: «она видит больше, чем должна, и ей это нравится».

Вторая: на ней надето нечто, что можно лишь примерно назвать футболкой.

А точнее – обтягивающий лоскут ткани с дерзкой надписью красным цветом: «Make Boys Cry».

Третья: на ней нет лифчика, и мой член это заметил. Облегающая белая ткань обтягивает ее грудь, сквозь нее видны бусины от пирсинга на ее сосках, которые так и манят меня прикусить их зубами.

Ее огненно-рыжие волосы, еще влажные, беспорядочными волнами спадают на плечо. Ни грамма макияжа – только дикая, необузданная красота, против которой любая подводка будет бессильна.

Черт возьми, она чертовски сексуальна. До безумия. Настолько, что мне почти хочется возненавидеть себя еще больше, только чтобы использовать это как повод снова ее трахнуть.

— Ты не можешь так смотреть на своего нового сводного брата, заучка, — бормочу я, медленно и высокомерно улыбаясь.