Восторг гаргульи (ЛП) - Лукас Наоми
Уголком моих глаз, где маячит Зуриэль, манит еще больше золотого света. Жар нарастает, перехватывая дыхание, обжигая меня.
Все сияет, когда сила Зуриэля проходит через меня.
Я собираюсь вспыхнуть пламенем. Мне хочется кричать ‒ так больно!
‒ Отвали, Эдрайол! ‒ визжу я вместо этого, но мой голос не похож на мой.
За ним скрывается еще один голос. Глубокий и гравийный, усиливающий мою власть.
Охваченный пламенем, свет струится из моей груди.
Раздается глухой звук, и я обращаю взгляд на окно. На улице собралась стая птиц. Они бьют крыльями по окнам снова и снова, а стук продолжается.
Сильфоны Эдрайола.
Я не смею смотреть на него, но, когда делаю шаг ближе, его ноги шаркают к двери. Его рев превращается в пронзительное рычание. Я протягиваю руку, и мои ладони теперь излучают яркий свет.
В воздухе нарастает давление, и он сразу же выбрасывается.
Его выгоняют наружу, и когда я слышу, как за ним хлопает дверь, я прыгаю вперед и запираю ее. Тогда я замечаю его по ту сторону стекла, и это почти разбивает мне разум.
Его кожа покрыта оспой, с крошечными отверстиями, заполненными черной грязью. Его глаза, большие и нечеловеческие, вылезают из глазниц, как раздутые воздушные шары. Черви скользят вокруг него и сквозь кожу, влажные и скользкие, оставляя за собой вязкие коричневые следы. Его широкая улыбка затмевает все это, обнажая рот, наполненный почерневшими деснами, сломанными зубами и капающей желтой желчью.
Его улыбка танцует, то злясь, то снова становясь радостной и тошнотворной. В огне он кудахчет ‒ ужасный последний звук, когда он превращается в пепел.
Я отворачиваюсь и закрываю лицо руками, падая на пол. Птицы щелкают крыльями об окна.
Кажется, что все тает. Хватаюсь за грудь, такое ощущение, будто меня разорвали на части.
Свернувшись в клубок агонии, я рыдаю.
Глава 15
Ожидание прихода тьмы
Саммер
В ужасе я пытаюсь расслабиться, в то время как дрожь за дрожью сводит мои мышцы. Дыхание по-прежнему остается проблемой. Я заползаю за стойку, прижимаясь к ней и к стене, опираясь на ноги Зуриэля.
Поднеся трясущиеся ладони к лицу, я изучаю их. Свет потух. Огонь в моей груди утих. Во рту остался только металлический привкус. Возможно, я прикусила язык.
Джинни осторожно приближается ко мне, потирая голову о мои ноги. Ошеломленная и растерянная, я смотрю на Зуриэля, убирая соринки с глаз.
Я в безопасности.
Я смотрю на него, кажется, часами, мое сознание то погружается, то выходит из фуги. Я пытаюсь понять смысл вещей, которые не имеют никакого смысла. Я сонно смотрю на Джинни.
Когда она скрывается из виду, я выпрямляюсь, дергаюсь всем телом и закрываю глаза.
За моими веками остается чудовищная фигура Эдрайола, злобно смотрящая на меня. Она угасает, но недостаточно быстро, чтобы сдержать мой страх. Как бы я ни старалась, я не могу выкинуть его из головы. Мои отметины пульсируют, усталые и изнуренные, напоминая мне, что я не одинока.
Протянув руку, я провожу по крючковатым когтям больших драконообразных ног Зуриэля и сжимаю их. Камень холодный, и я наклоняюсь вперед, прижимаясь к нему лбом, позволяя его прохладе облегчить мне жизнь. Я остаюсь там, просто дышу.
Я почти заснула, когда в музее звонит телефон.
«Черт. Я забыла про папу!»
Я вскакиваю и отвечаю на второй звонок.
‒ Папа, мне очень жаль. Я собиралась позвонить тебе!
‒ Саммер, ‒ бормочет он раздраженно. ‒ Ты обещала.
‒ Знаю, знаю. Время пролетело так быстро. Хотя у меня все хорошо, все замечательно. Сегодня утром я даже видела Кэрол.
‒ Женщину-кошку?
‒ Ага.
Виновато, я смотрю на Джинни, которая прыгает на стойку.
‒ Я, ну, взяла кошку для музея.
Наступает момент молчания, от которого у меня сжимается горло.
‒ Рад, что у тебя есть компания, ‒ наконец говорит он. ‒ Хопкинс знает?
‒ Да, ‒ вру я ему.
Надеюсь, у меня это получается лучше.
‒ Конечно, он знает.
‒ Я полагаю, ты разговаривала с ним сегодня утром? Он скоро вернется?
Мой взгляд остановился на окнах.
‒ Да, ‒ снова вру. ‒ Он очень извинялся…
Птицы не улетели, а их стая по-прежнему сторожит входную дверь, создавая всевозможный шум. Они пируют последними червями. Позади них улицы пусты, Эдрайола больше нет. Потянув за собой шнур стационарного телефона, я закрываю шторы витрины, рассылая по комнате шлейфы пыли. Шторы не трогали с весны, и я сдерживаю кашель, закрываю глаза и возвращаюсь к стойке, включая небольшую настольную лампу.
‒ Когда он вернется? Я хочу поговорить с ним.
‒ Скоро… и не смей. Я взрослая. Это неловко.
‒ Он не должен был оставлять тебя одну так надолго, не имея возможности связаться с ним.
‒ Папа, ‒ предупреждаю я. ‒ Я могу использовать это как повод для повышения зарплаты.
Он колеблется и, наконец, ворчит.
‒ Ты действительно хочешь эту работу? Хопкинс имеет репутацию чудака.
‒ Он не чудак, просто эксцентричный. Если я буду зарабатывать здесь больше денег, мне не помешает это однажды уехать, ‒ возражаю я. ‒ Все хорошо.
Даже когда мы не согласны, разговор с ним поднимает мне настроение. Он моя опора, он нормальный. Он напоминает мне, что не все пошло к черту и что некоторые вещи остались прежними.
‒ Мне нужно вернуться к работе.
‒ Позвони мне еще раз через пару часов. Не забудь.
‒ Не забуду.
Повесив трубку, я оглядываюсь вокруг. Еще раз взглянув на свои руки, я подтверждаю, что они вернулись в нормальное состояние. Когда я подтягиваю рубашку, мои клейма выглядят так же, как сегодня утром. Они прохладные на ощупь, и пульсация притупилась.
Я поворачиваюсь к Зуриэлю и сжимаю пальцы ног, осматривая его от рогов до когтей.
‒ Ну, ‒ говорю я ему. ‒ Теперь я здесь. С тобой. Только пройдут часы, прежде чем ты пробудишься, и мне нужно чем-то заняться.
Я изучаю его тело, его черты. Я тянусь, чтобы прикоснуться к нему, но в последнюю секунду отдергиваю руку.
Теперь все по-другому ‒ прикасаться к нему и знать, что он это чувствует.
С последней дрожью я поворачиваюсь лицом к музею и начинаю свою работу с ухода за Джинни, устанавливая ее новый туалетный лоток в чулане с уже встроенной в него дверцей для кошек. Я ставлю ее новую кровать рядом со стойкой регистрации.
Я убираю пыль в гостиной, подметаю, смахиваю и пылесошу, пока пространство не блестит. Обычные задачи успокаивают мой разум, все еще не оправившийся от затруднительного положения, в котором я нахожусь. Свет, исходящий от меня, не возвращается, и это приносит облегчение. Если бы это было разовое мероприятие, я бы не возражала.
Глядя на Зуриэля, мое лицо краснеет. Мой взгляд скользит по музею. В моей жизни сейчас нет ничего простого.
Я завершаю остальную часть ежедневных дел, уделяя особое внимание песнопениям и святой воде, потому что уже не могу сказать, что притворно, а что необходимо, только некоторые задания согревают мои отметины. В превратной надежде я окропляю голову святой водой и ставлю на стойку старинный крест.
Я не суеверна.
Я все еще кладу в карман небольшой пузырек со святой водой. На всякий случай.
Я звоню Хопкинсу, и, как и ожидалось, звонок сразу поступает на голосовую почту. Раздраженная, я оставляю сообщение.
‒ Пока тебя не было, мне пришлось принять кое-какие решения, и я купила нам кошку. Ее зовут Джинни, ну, Женевьева, и она замечательная, ‒ я делаю паузу. ‒ Здесь происходит что-то странное, и я была бы признательна, если бы ты перезвонил мне как можно скорее.
Я кладу трубку.
Мой взгляд сразу же падает на Зуриэля.
Даже сейчас демоническая форма Эдрайола сохраняется, преследуя каждую мою мысль. Возможно, я больше никогда не буду спать спокойно.
