Адептка второго плана - Надежда Николаевна Мамаева
– Поэтому по распоряжению его высочества принца Ричарда, Кимерину несколько раз в седмицу будет посещать на дому имперский целитель, чтобы проследить за восстановлением девушки… А чтобы не пошатнуть здоровье вашей дочери еще больше – до полного выздоровления вход ей на территорию академии разрешен будет только в сопровождении кого-то из родственников.
«Чтобы теперь они следили, не самоубьется ли эта полоумная», – мысленно закончила я за ректора. Хотя мужика можно было понять. Сомнительная девица, то ли преступница, то ли блаженная, потенциально опасная для общества, себя и, главное, принца. Последний, как я поняла, здесь тоже обучается. Да, главе академии гемор… пардон, головной боли с наследником бы хватило выше крыши. Той самой, с которой сегодня утром был отличный обзор на всю округу. А тут еще покушения, преступники, пострадавшие… Так что да, в желании сбагрить одну подозрительную девицу, я мужика понимала.
Да и может, мне тоже лучше будет держаться от всех этих интриг мадридского, в смысле магического, двора подальше. Может, хоть в доме у Кимерины дадут как следует поспать и… очнуться наконец! Потому-то я особо не возражала, когда родители забрали меня из целительской: баронесса Бросвир привезла для дочери платье, помогла переодеться, все причитая о моем своеволии и советуя просить прощения у отца. Я слушала это вполуха. А зачем вникать, если моей целью было не адаптироваться к коматозу, а выбраться из него?
Вот только у окружающей нереальности были другие планы на меня.
Правда, о них я узнала не сразу…
Когда мы вышли из целительской, раннее осеннее утро встретило меня… обманчиво. Вроде бы теплая погода, но холодные взгляды отца. Вроде бы светлое небо, но мрачные предчувствия. Вроде бы ласковый ветер – но колкие шепотки за спиной.
Единственное, в чем не чувствовался подвох, – это запахи. Опавших листьев, дымка из труб и чего-то горьковатого – то ли трав, то ли последних осенних цветов. Солнце светило, но уже без летнего зноя, будто делало одолжение. Зато от любопытных взглядов припекало.
Местные студиозусы не отказывали себе в том, чтобы поглазеть на меня, ничуть не скрываясь. В толпе вновь слышались шепотки про потерянный дар, какого-то эльфа, принца, будь тот неладен.
Отец шел впереди, не оглядываясь и то ли не слыша, то ли игнорируя все это внимание. Мать, наоборот, прижималась ко мне, будто боялась, что я вдруг могу дать деру. Ее пальцы чуть дрожали, держа мои, а губы шептали что-то неразборчивое – то ли молитву, то ли причитания.
Я же предпочла молчать и смотреть вокруг, решив: раз не удалось сбежать из сна, хотя бы возьму от него впечатлений по полной. Когда еще удастся побывать в подобном месте, где все настолько реально, что можно даже и обмануться, приняв окружающее за реальность.
А это была не она. Теперь я твердо была уверена, что это все бред, галлюцинация. А мое тело сейчас везут то ли в реанимацию, то ли на операцию. Потому нужно не терять связи с реальным миром, чтобы, очнувшись, не превратиться в сумасшедшую, которая грезит какими-то фэнтези-сказками.
К слову, почему именно ими? Нет чтобы я попала в любимый детектив, где поезд, флер начала прошлого века, куча подозреваемых и одно убийство. Я бы его распутала на раз, герои бреда прониклись бы моей гениальностью, а я ощутила собственное величие.
А здесь-то что делать? Ответ напрашивался один: быть послушной дочерью, чтобы от меня побыстрее отстали и дали как следует дремануть и вернуться в реальность.
В общем, у меня, когда мы подошли к карете, что стояла у ворот академии, даже появился план. Жаль только, что основывался он на импровизации.
Экипаж с гербом – двумя бурундуками, державшими один орех, – ждал у входа. Лошади нетерпеливо перебирали копытами, а кучер, не глядя в мою сторону, держал дверцу открытой. Я уже поставила ногу на подножку, когда за спиной раздался голос отца:
– Посмотри последний раз на свою академию, мелкая паршивка. Больше ты ее не увидишь. Опозорила отца! Сбежала! И что в итоге? Случившееся будет тебе уроком. Нечего девкам подолами перед чародеями вертеть. Бабское дело не зелья магические варить, а супы! Ишь, алхимиком она стать захотела!
Слова, конечно, не клинки, дыры в спине не сделают, но ранить могут больно. И хотя это было все не по-настоящему, и отец-то не мой, а вымышленный. Но это задело.
Я обернулась, чтобы посмотреть. Но не на стяги и шпили, что пронзали небо, не на мощеные дорожки, резные ворота и учебные корпуса. Нет. Я хотела взглянуть в глаза тому, кто так жаждал отомстить. Причем сделать это быстро, побольнее и с размахом. И ладно бы врагу. Собственной дочери!
Я посмотрела в лицо отца, на котором масляным пятном на луже расплылось чувство превосходства. В этот миг мне стало абсолютно плевать, что все вокруг – вымышленное. Злость-то у меня была настоящая. И она клокотала внутри меня, обжигала, я кипела и… крышечку сорвало. А папочку – ошпарило.
– Не стоит пытаться умыть того, кто сел в лужу. Велика вероятность самому оказаться по уши в грязи, – произнесла, глядя прямо в глаза барону и обещая без слов, что не только погружу его в болото, но если что – и притоплю.
Видимо, я была очень свирепа. И папенька отступил. Правда, чтобы не терять лица, проворчал сквозь стиснутые зубы:
– Ты мне еще тут поговори. Дара лишилась, а с ним и последнего почтения? – Мне показалось, что в вопросе просквозила некоторая неуверенность. Словно папенька опасался. Меня или того, что я вдруг что-то еще могу намагичить? А вот жены своей он ничуть не боялся. Скорее, наоборот. И, желая выместить злость на той, кто не сможет ответить, обвиняюще выплюнул: – Это все твое воспитание.
Баронесса лишь втянула голову в плечи, не пытаясь перечить. А я, глядя на вымышленных родителей и сравнивая их с моей настоящей семьей, вдруг поняла: семья может быть как анестезией, так и эвтаназией, в зависимости от того, находишь ты в ней поддержку и сострадание или диктатуру и издевки.
Мне же, похоже, выпал шикарный шанс доказать, что если я хочу выжить и вернуться, то никакая «помощь» родственничков мне не сможет помешать.
Меж тем баронесса, судорожно сглотнув, мышкой юркнула в карету, и я решила последовать ее примеру. Обивка скамьи была холодной и шершавой под пальцами, внутри экипажа царил полумрак и зябкая сырость. Так что я поневоле закуталась в колючий плащ.
Отец сел последним, и карета тут же
