Ловушка для сердцееда - Натали Карамель
Женой.
И тут же, словно вспышка, перед его внутренним взором возник образ. Маленький мальчик. С ее глазами цвета темной стали. И с ее же, чуть вздернутым, очаровательным носиком. Их сын. Будущее. Наследник Виллара.
Желание было таким острым, таким всепоглощающим и новым, что Леонард чуть не застонал. Он забыл про Армана и Элоизу, кружащихся в танце. Он забыл про бал, про маркиза, про герцога де Ламбера. Весь мир сузился до этой женщины в черном, стоявшей у двери, чей холодный взгляд только что нанес ему самую сокрушительную рану и подарил самую безумную надежду.
Охотник проснулся. Но добыча была иной. И ставка — всей жизнью. Игра началась заново, и Леонард Виллард, граф де Виллар, бывший сердцеед из будущего, уже знал, что проиграть он не может.
Глава 30: Ледяной Взгляд и Первая Отповедь
Шум бала, еще мгновение назад казавшийся Леонарду лишь приятным гулким фоном для сияния двух влюбленных душ на паркете, обрушился на него с новой, оглушительной силой. Но теперь он был глух к нему. Весь мир сузился до единственной точки — женщины в черном бархате, стоявшей у арки, ведущей в зимний сад. Ее появление было подобно внезапному затишью перед бурей, только буря бушевала не вовне, а внутри него, в самой глубине грудной клетки. Сердце, только что переполненное теплой, почти отеческой гордостью за Армана, колотилось теперь с такой неистовой силой, что Леонард физически ощущал его удары о ребра, боясь, что этот гулкий стук услышит весь зал. Кровь гудела в висках тяжелыми, горячими волнами, оглушая музыку, смех, шелест шелков — все превратилось в далекий, бессмысленный грохот. Этот взгляд… Холодный, как январская река под первым льдом, оценивающий, безжалостный, пронзивший его насквозь, заставив внутренности сжаться в ледяной ком. Знаком ли он с ней? Нет. Но в тот миг он понял с невероятной, пугающей ясностью: он уже принадлежал ей. Не как человек человеку, а как железный опилок — магниту. Его будущее, только что такое ясное и светлое в лучах счастья кузена, перевернулось и нацелилось на эту загадочную фигуру в трауре.
«Она будет моей. Женой. Матерью моего сына». Мысль прозвучала в голове не как желание, а как пророчество, с неумолимой, ошеломляющей ясностью, сметая все прежние планы, сомнения и привычные, изысканно-циничные сценарии его прежней жизни. Это была не страсть — это была судьба, настигшая его здесь, в бальной зале, под маскарадными масками света.
Инстинкт, отточенный годами (и, казалось, жизнями) покорения и охоты, сжал мышцы ног, заставив их двигаться почти помимо воли. Он оторвался от прохладной мраморной колонны, словно в трансе, его тело само прокладывало путь сквозь нарядную, благоухающую толпу. Плечи, локти — все стало инструментом. Его цель была ясна и неоспорима, как приказ. Он должен был быть рядом. Должен был заговорить. Должен был… Что? Он еще не знал, слова застряли комом в горле, но знал одно: оставаться в стороне было равносильно отказу от воздуха.
Он остановился в шаге от нее. Ближе, чем дозволял этикет даже с хорошо знакомой дамой, не говоря уж о незнакомке явно высшего круга. Воздух вокруг нее был иным — разреженным, звенящим. Он был напоен ароматом — не вычурными, удушающими духами светских львиц, а чем-то первозданным, чистым, невероятно холодным и одновременно непостижимо сложным. Запах снега в вековом сосновом лесу на рассвете? Льда, сковавшего горное озеро? С едва уловимыми, тающими нотами чего-то теплого, пряного, древесного, глубоко спрятанного, как тайна в глубине ее темных, не отражающих света глаз. Этот аромат опьянял сильнее самого выдержанного коньяка, кружил голову, заставляя забыть о приличиях.
Леонард сделал глубокий, дрожащий вдох, собирая в кулак всю свою волю, всю харизму, что так легко покоряла других. Его губы уже начали складываться в первую, тщательно взвешенную фразу — что-то между извинением за бестактность приближения и комплиментом ее траурному, царственному величию, — когда чья-то тяжелая, влажная от вина рука грубо легла ему на плечо, впиваясь пальцами в дорогую ткань фрака.
«Ах, Виллар! Так вот где ты прячешься от старых друзей!» — раздался громкий, слегка хрипловатый, знакомый до зубной боли голос. Луи де Клермон. Его вечный спутник в прежних бесчинствах, живое, дышащее перегаром воплощение той порочной, беспечной жизни, которую Леонард так отчаянно пытался оставить в проклятом прошлом.
Леонард вздрогнул, словно ошпаренный кипятком. Его хрупкая концентрация, его священный миг — рухнули в одно мгновение. Он резко обернулся, и во взгляде его, еще не успевшем сменить завороженность на привычное циничное раздражение, мелькнула настоящая, дикая ярость — ярость загнанного зверя, у которого отняли добычу. Луи же, не обращая ни малейшего внимания на его состояние, уже самодовольно хихикал, его заплывшие, лукавые глазки скользнули с Леонарда на стоящую рядом Елену и обратно. Он подмигнул Леонарду с таким неприкрытым, пошловатым одобрением, словно они оба были участниками какой-то грязной, скабрезной шутки в таверне.
«Вот это выборка, друг! — его взгляд кричал громче слов. — Дерзко! По нашему, по-старому!»
Елена де Вальтер не сказала ни слова. Она лишь слегка, почти незаметно приподняла подбородок. Ее губы, полные и совершенные, как выточенные из мрамора, едва заметно изогнулись — не в улыбку, а в выражение глубочайшего, бездонного, ледяного презрения. Оно исходило от нее волнами, замораживая воздух. И тогда из ее уст вырвался громкий, резкий, совершенно неженственный звук — что-то среднее между «фы» и «пф», короткий, отрывистый выдох, полный уничижения.
«Фып!» — прозвучало в воздухе, как щелчок хлыста, рассекающий кожу. Звук был настолько неожиданным и презрительным, что Леонард физически почувствовал его как пощечину. И, не удостоив ни похабно ухмыляющегося Луи, ни ошарашенного, обездвиженного Леонарда ни единым взглядом, ни полсловом, она плавно, с невозмутимым достоинством королевы развернулась и растворилась в пестрой толпе, уходя вглубь зала. Ее черное бархатное платье колыхнулось, как тень величественной птицы, уходящей в ночь.
Леонард замер, словно вкопанный. Удар был точен, унизителен и смертелен для его самолюбия. Это было не просто игнорирование. Это было публичное, демонстративное низведение до уровня назойливой, отвратительной мухи, которую даже не стоит прихлопнуть — достаточно сдунуть. Жар стыда, жгучий и всепоглощающий, смешанный с бессильной, тщетной яростью, залил его лицо и шею, прокатился волной по телу. Он чувствовал себя обнаженным, оплеванным на глазах у всех, хотя, вероятно, лишь ближайшие свидетели уловили суть происшедшего.
«Черт возьми, Виллар!» — Луи расхохотался громко и глупо, не понимая и сотой доли глубины происходящего внутри его «друга». «Да ты сразу метишь в самое сердце
