Ловушка для сердцееда - Натали Карамель
Глава 29. Первый Танец и Первый Удар
Сияющий зал маркиза де Тревиля встретил кузенов волной теплого воздуха, смешанного с ароматами духов, воска и дорогого вина. Гул голосов, смех и первые аккорды оркестра сливались в единый, нарядный шум. Леонард легко скользил взглядом по знакомым и незнакомым лицам, отвечая на поклоны, обмениваясь светскими любезностями с хозяином — маркизом, чья седая голова и военная выправка выделялись даже в этой толпе. Арман же шел рядом, напряженный как струна, его взгляд метнулся к дальнему концу зала, где, подобно редкому цветку среди пестрых клумб, стояла Элоиза де Ламбер в платье цвета лунного света.
Леонард взял два бокала легкого вина у проносящегося лакея, протянул один Арману.
«Дыши, кузен. Она прекрасна, да?» — пробормотал он, следя за тем, как Элоиза, заметив их, слегка вспыхнула и опустила глаза, но уголки губ дрогнули в смущенной улыбке.
«Небесно, — выдохнул Арман, сжимая бокал так, что костяшки пальцев побелели. — Лео, я… я не могу. Отец… он…»
«Отец сейчас занят демонстрацией своего влияния вон тому герцогу, — Леонард кивнул в сторону импозантной фигуры герцога де Ламбера, окруженного свитой. — А твоя Элоиза ждет. Смотри, оркестр настраивается. Пора.»
Музыка зазвучала яснее, обозначив начало первого менуэта. Пары стали выходить на паркет. Леонард видел, как Элоиза украдкой взглянула на Армана, ожидая. Но кузен застыл, словно вкопанный, лицо мертвенно-бледным, глаза полны страха перед возможным публичным унижением, если герцог вмешается.
«Арман де Люсьен! — Леонард негромко, но властно произнес его полное имя, а затем легко, почти невесомо, толкнул его в спину ладонью. — Иди. Сейчас.»
Толчок сработал как щелчок кнута. Арман вздрогнул, очнулся. Он сделал глубокий вдох, выпрямил плечи в своем синем камзоле, который в свете сотен свечей казался еще глубже и богаче, и пошел. Не походкой заговорщика, а как подобает дворянину, пусть и с бьющимся как птица сердцем. Леонард наблюдал, как Арман подходит, кланяется. Видел, как губы Элоизы шевелятся в ответ на его тихие слова. Видел, как ее взгляд на мгновение скользнул в сторону отца. Герцог де Ламбер, заметив движение, нахмурился, его взгляд стал оценивающим, холодным. Леонард замер, готовый в любой момент вмешаться, сыграть свою роль обольстителя, отвлечь внимание. Но затем герцог, поймав взгляд Леонарда, увидел в нем лишь уверенность и легкий вызов. «Пусть танцует с кузеном. Все равно это путь к графу», — должно быть, подумал герцог. Он едва заметно кивнул дочери, благосклонно, снисходительно.
Облегчение, смывшее бледность, залило лицо Армана румянцем. Элоиза, сияя, положила свою руку на его протянутую ладонь. Они вышли на паркет.
Леонард отступил в тень колонны, притворяясь, что изучает фреску на потолке. Но все его внимание было приковано к танцующей паре. Арман поначалу был скован, движения чуть угловаты, но Элоиза вела его легким намеком, взглядом, улыбкой. И постепенно он расслабился. Сквозь строгие рамки менуэта пробивалось нечто большее. Их руки соприкасались чуть дольше необходимого, взгляды встречались и не спешили отводиться, улыбки становились не просто вежливыми, а их, сокровенными. Они говорили без слов. В глазах Армана горела преданность и восторг. В глазах Элоизы — ответное волнение и та самая "хрупкая надежда", которую заметил Леонард в Вилларе. Они парили, забыв о толпе, о герцоге, обо всем мире. Леонард чувствовал, как его собственная грудь наполняется теплой, почти отцовской гордостью и счастьем. Получилось. Мост построен. Пусть хотя бы на время этого танца.
Именно в этот момент, когда его сердце было открыто и мягко от счастья за кузена, случилось оно.
Дверь в дальнем конце зала, ведущая из зимнего сада, распахнулась. И вошла Она.
Леонард даже не сразу осознал, что перестал следить за Арманом и Элоизой. Его взгляд, скользящий по залу, наткнулся на эту фигуру — и замер, прикованный, как гвоздем. Весь шум бала — музыка, смех, шелест платьев — внезапно отступил, превратившись в глухой, далекий гул. Время замедлилось.
Она была в глубоком трауре. Платье из черного бархата, лишенное каких-либо украшений, подчеркивало невероятную бледность ее кожи и стройность стана. Ни жемчуга, ни брошей — только тонкая серебряная цепочка с темным, почти черным камнем на изящной шее. Темные волосы были убраны строго, открывая тонкий, совершенный овал лица. Но это была не красота куклы или безжизненной статуи. Это была красота холодного пламени, закованного в лед. Красота горной вершины, неприступной и манящей.
Она остановилась на пороге, окидывая зал взглядом. И этот взгляд… Он был подобен лезвию. Холодным, оценивающим, проницательным. В нем не было ни любопытства новичка, ни кокетства, ни смущения. Была лишь отстраненная наблюдательность, граничащая с легкой, едва уловимой усталостью от всего этого блеска. Взгляд женщины, видевшей слишком много.
И этот взгляд, скользя по толпе, на мгновение — всего лишь мгновение! — пересекся со взглядом Леонарда.
Бум.
Леонард физически ощутил, как его сердце пропустило удар. Потом забилось с такой силой, что кровь прилила к вискам, зазвенела в ушах. В груди что-то сжалось, перехватило дыхание. Это был не просто прилив желания, знакомого ему как воздух. Это было землетрясение. Удар молнии в самую глубь его существа. Тот самый мифический «удар под дых», о котором столько раз слышал в своей прошлой жизни и над которым всегда иронизировал.
Он не знал, кто она. Графиня-вдова? Герцогиня? Кто-то еще? Это не имело значения. Ни имя, ни титул, ни ее прошлое. Имело значение только она. Ее ледяная, недосягаемая красота. Ее взгляд, который, казалось, видел его — не графа Виллара, не светского льва, а того, кто спрятан глубоко внутри, Лео из 2025 года, со всеми его масками и цинизмом. И этот взгляд не восхищался. Он оценивал. И находил… что? Леонард не знал, но это бесило и завораживало одновременно.
Старые инстинкты сердцееда проснулись мгновенно, но преломились через призму того нового, что уже начало расти в нем в Вилларе. Обычный сценарий — подход, легкий флирт, острый комплимент, намек на встречу — умер, не успев родиться. Он знал, что это не сработает. Никакие привычные приемы не возьмут эту крепость. Мысль о мимолетной интрижке, об одной ночи, показалась ему вдруг пошлой, убогой, оскорбительной — и по отношению к ней, и по отношению к тому странному чувству, что сжало его сердце.
В голове, с ясностью, не оставляющей сомнений, возникла одна-единственная мысль, вытеснившая все остальное:
Она будет моей.
Но не как раньше. Не как
