Чужая невеста - Анна Сергеевна Платунова

Комната кружилась у меня перед глазами. Лица превратились в расплывчатые пятна. Только одно лицо я продолжала видеть ясно и четко. И то, как холодеют синие глаза, превращаясь в хрустальный лед.

— Знаете, что я ответил племяннику? — спросил князь, умело манипулируя толпой: суровые воины, не раз побывавшие на краю смерти, улыбались как дети: всем нравятся истории о невероятной любви между принцем и простушкой. — Что я поддержу его! Принц Фрейн выбрал ту, чья отвага, решимость и честность неоспоримы.

Честность… О да. Лгунья. Я подлая лгунья.

— А если кто-то решит напомнить о ее происхождении, знайте: империя велика ровно настолько, насколько велика ее способность прощать.

Под восторженные крики принц Фрейн протянул мне руку, помогая подняться. Ноги не держали. Воздух застывал в легких. Я почти не чувствовала пальцев, которые Фрейн сжал в своей ладони.

Зато больнее раскаленного железа ощущала вопрошающий взгляд Тайлера. Он не верил. Он молил о каком-то намеке. О моей мимолетной улыбке, которая сказала бы ему: «О нет, не беспокойся — это ерунда, просто игра». А у меня не было сил, чтобы открыто посмотреть на него.

«Лгунья. Лгунья. Подлая лгунья», — метались мысли.

Принц Фрейн поднес к губам мое запястье, потом наклонился и легко коснулся поцелуем щеки. Зал взорвался аплодисментами, но грохот захлопнувшейся двери прозвучал как раскат грома.

Тайлер ушел, унося с собой мое сердце.

Ярс кинулся следом за другом, но вернулся уже через несколько секунд: попробуй поймать мерцающего, если он этого не хочет…

Ноги подкосились, и я рухнула на стул.

Глава 29

Тайлер

Нет.

Нет.

Это не могло быть правдой.

Я верил ей. Верил, как верят в то, что солнце каждое утро встает на востоке, а садится на западе. Как в то, что за зимой всегда следует весна. Как во что-то незыблемое и постоянное.

А она лгала.

Я прыгнул, как только вышел на крыльцо, — без маяка, без малейшего представления, куда собираюсь попасть. Наобум. Даже первогодки понимают, как это опасно для мерцающего: можно разбиться о дерево, упасть в расщелину или очутиться под водой. Не знаю, чего я добивался. Мною двигали боль и чувство нереальности происходящего.

Этот жалкий червяк держал ее за руку, и она не отстранилась. Он поцеловал ее, а Алейдис позволила, только побледнела. Она не посмотрела на меня, наоборот, старательно отводила глаза. Стыд — вот что это было.

Я не разбился о дерево и не рухнул в пропасть. Проклятый везунчик. Я очутился посреди заснеженного поля, не так далеко от гарнизона, как хотел бы: сквозь прозрачный лес можно было различить огни на дозорных башнях. Конечно, я не мог слышать разговоров, но мне мерещился приглушенный смех и перешептывания: «Видели этого доверчивого идиота? Он ни разу не усомнился в том, что карие глаза смотрят с любовью, а губы всегда говорят правду. Болван!»

И, чтобы заглушить этот издевательский голос, я закричал, надрывая легкие и сжимая кулаки. Кричал до тех пор, пока не обессилел и не упал коленями в снег.

Какая искусная маленькая врушка. А ведь я чувствовал, знал, что дело неладно, но она ловко ушла от разговора, а я позволил себя обмануть — потому что проще и легче верить тому, кого любишь, чем мучиться сомнениями.

Теперь ее слезы при встрече со мной представали в ином свете. Не были ли они всего лишь отголоском чувства вины? Наверное, я совсем не разбираюсь в людях, потому что, когда ее припухшие от поцелуев губы шептали «люблю», — я верил. И когда ее гибкое, хрупкое тело сотрясала дрожь страсти — верил.

И когда она закричала «Спаси его!», я не усомнился ни на секунду, что ее порыв был продиктован желанием спасти молодого и неопытного гвардейца. А она, выходит…

Нет. Не может быть. Они провели в дороге всего несколько дней. За это время невозможно узнать человека, а тем более полюбить. И она бы никогда даже не взглянула в сторону сына императора.

Стоп. Она не знала, кто он, и видела лишь симпатичного лейтенанта. Наверняка обходительного, вежливого, утонченного. Аристократа. Не мужлана. Не такого, как я.

Я взвыл и сжал голову руками.

Это какая-то чушь. Безумие.

Но перед внутренним взором снова и снова, как в кошмарном бреду, повторялась одна и та же сцена. Он подносит к губам ее тонкое запястье и целует. Ее запястье, которое я сам целовал сотни раз. Хрупкое, с тонкими косточками. Я помню узор голубоватых вен и то, как подрагивает пульс, когда я провожу большим пальцем по бархатистой коже.

И, как бы я ни хотел верить, глаза не обманешь. Еще во время стычки с хримами я подметил, как он на нее смотрит: с восхищением, со светом в глазах. И с гордостью думал: «Тебе-то, несчастному трусу, не видать как своих ушей такой девчонки. Моей девчонки». А она, выходит, уже тогда знала, что наши с ней дни сочтены?

Но почему не призналась? Разве я обидел ее чем-то так сильно, что не заслужил узнать правду из ее уст? А не так — когда меня, словно шелудивого котенка, макнули мордой в лужу. Когда я вынужден был смотреть, как этот рафинированный уродец прилипает своими холеными, слюнявыми губами к ее нежной щеке.

Я снова прыгнул. Дальше, за границу, и сразу ощутил, как кожу покалывают электрические разряды. Первое, что узнают новоприбывшие лейтенанты: никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя в одиночку приближаться к границе, а тем более отправляться в бесплодные земли.

И вот я один на бесплодных землях. Я хотел убивать. Жаждал, чтобы какая-нибудь дикая тварь отыскала меня здесь.

Я отцепил от пояса стик и на мгновение застыл, рассматривая легкое и явно женское оружие. Я взял его с собой на границу, потому что Ласточка — как назвала его Алейдис — напоминала мне о ней. Когда я сжимал стик в ладони, мне будто передавалось тепло ее руки. Какой наивный глупец...

А Ярс? Он все время был с ней рядом. Неужели ничего не замечал? Или замечал, но предпочел не ставить меня в известность? Мол, разбирайтесь сами? Тоже мне лучший друг.

От этого двойного предательства во рту разлилась горечь.

— Эй! — заорал я в темноту. — Э-эй!

Когда из-за горбатого валуна высунулся скел и побрел ко мне, потрескивая суставами, я обрадовался ему, как родному.

— Поиграем!

Я подпустил его так близко, что