Заслуженная пышка для генерала дракона - Кристина Юрьевна Юраш

Глава 51

Лорд извинился за вторжение, вышел, отошёл на несколько шагов и посмотрел на девочку, которая пыталась согреться в его камзоле — и доверчиво смотрела на него.

— Значит, так, — выдохнул он, а я лишь успела поймать ухом отрывок разговора. — Сейчас я посажу тебя в карету. Ты поедешь домой.

— У меня нет дома, — вздохнула несчастная. И сморщилась, чтобы заплакать.

— Ты поедешь к маме. Её зовут Виолетта. Леди Виолетта Басили. Она очень добрая… Я уверен, вы друг другу понравитесь. А я приеду вечером… Или поздно ночью, после бестов. Когда ты покушаешь, искупаешься, отдохнешь…

Его голос дрогнул. Он сжал её маленькую ручку в своей.

У меня кардинально поменялось мнение об этом человеке! Вот просто — взяло и поменялось!

— Давай, милая, — усмехнулась я, видя, как он помогает девочке сесть в роскошную карету и диктует записку жене. — Будущая леди Басили! Отомсти мадам Пим за то, что она с тобой сделала! Эта тварь заслуживает мести! Теперь, когда тебя усыновили Басили, у тебя будет шанс прикрыть этот ядовитый розарий раз и навсегда!

Я повернулась к Марону, который стоял неподвижно. Он всё ещё пребывал в шоке — в том молчаливом, глубоком шоке, в котором пребывает любой порядочный человек, увидевший изнанку мира.

— Я вижу, что ты порядочный, — сказала я, слыша, как за спиной отъехала карета, увозя бедняжку в счастливую жизнь.

— Это ещё почему? — спросил Марон.

— Наверное, потому что только порядочные люди пребывают в таком молчаливом шоке от происходящего. И да — таких, как мадам Пим, здесь навалом. Можно сказать — каждая третья. Не выиграла — на помойку. Перестала выигрывать — замуж. После выставки в городе всегда много попрошаек. И если присмотреться — можно увидеть под слоем грязи некогда красивое платье, сшитое специально для выставки. Вот тебе и изнанка. И то — не вся…

Я вернулась в палатку и достала чемодан.

Не просто чемодан.

Священный.

С заклинанием на замке «не открывать без трёх чашек чая и одной слезы отчаяния».

— Мэричка, ко мне! — позвала я, раскладывая на ковре розовое платье с серебряной вышивкой — как утренняя звезда на рассвете. — Сейчас будем превращать тебя в принцессу. Настоящую.

Она подошла — тихо, как тень, как будто ещё не верила, что это — для неё.

Боже, какое же оно дорогое! Но мне было не жалко денег! Многое из того, что было на платье, я пришивала своими руками. Поэтому оно выглядело так, словно его пошили в самом дорогом ателье столицы! Я помогла Мэри с платьем. Застегнула пуговицы. Поправила воротник. Привязала пояс — не туго, но так, чтобы держался. Нацепила брошку — ту самую, первую цацку — как талисман. Причесала — просто, но с намёком на корону. Накрасила — не ярко, а сияюще — как будто свет идёт изнутри.

— Ты — не для них, — прошептала я, глядя на её отражение в зеркале. — Ты — для себя. Для тех, кто увидит тебя — и запомнит. Не как «ещё одну». А как ту самую.

Она улыбнулась. Тихо. Но — по-настоящему. Потом отошла в угол, села на пуфик и просто смотрела на себя в зеркало — как будто впервые видела — не сироту, не бродяжку, не жертву — а девочку, которой есть куда идти.

Я не стала мешать. Пусть смотрит. Пусть верит. Пусть запоминает.

Через час ей придется быть сильной.

— Спарта, твоя очередь! — позвала я, раскладывая фиолетовое платье с золотым шитьём — как закат над горами. — Ты — не просто невеста. Ты — богиня. А богини — не просят разрешения. Они — берут. И побеждают.

Она не улыбалась. Не нервничала. Стояла — как статуя перед храмом. Я помогла ей надеть платье. Застегнула. Поправила рукава.

Глаза — подчёркнуты. Губы — сдержаны. Взгляд — как у королевы, которая знает: трон — её, даже если никто не аплодирует.

— Если скажут «низкие бёдра» — скажи: «зато высокий дух», — прошептала я, поправляя её волосы. — Если скажут «слишком высокая» — скажи: «зато вижу дальше».

— Спасибо, тёть Оль, — прошелестела Спарта, едва не плача от такой красоты.

— Симба, вперёд! — позвала я, раскладывая огненно-рыжее платье с вышивкой в виде золотых веснушек — да, я специально заказала — чтобы никто не стёр их.

— Ты — не должна быть как все. Ты — должна быть как ты. С дерзостью. С веснушками. С огнём в глазах. С походкой, от которой падают судьи. С характером, от которого мадам Пим теряет сон.

Она подпрыгнула.

Засмеялась.

Схватила платье.

Она засмеялась. Громко. Свободно. Как будто уже выиграла.

Я начала её одевать. Придерживала платье, застёгивала, поправляла. Красила, укладывала волосы, шептала напутствия. Как мать. Как генерал.

Ночь опустилась на лагерь тихая, влажная, пропитанная запахом дождя, травы и тревоги. Только изредка — хлопок палатки, скрип колеса, шёпот слуг — напоминали, что мы не одни. Что вокруг — тысячи глаз, тысячи ушей, тысячи планов.

А внутри — тишина. Не умиротворяющая. Опасная. Как тишина перед грозой — густая, когда сердце бьётся чаще, когда всё кажется спокойным… потому что враг уже внутри.

И тут снова пронзительный крик. Мольба. Слёзы. Не детские. Не испуганные. Отчаянные. Как будто кто-то медленно рвёт душу на части.

Мы вскочили. Выбежали. Не думая. Не спрашивая. Просто бежали.

И увидели. Слуги. Четверо. Крепкие. С лицами, как у палачей, привыкших к крикам. Они тащили Эспону — прекрасную, изящную, некогда непобедимую Эспону — к карете. Она рыдала. Не кричала. Рыдала, как человек, который только что понял: всё кончено. Её красота не спасла. Её титулы не защитили. Её победы забыты.

— Нет! Пожалуйста! Я могу ещё! Я выиграю! Я… я сделаю всё! Только не… не туда! — всхлипывала она, цепляясь за дверь кареты. — Я… я не старая! Я… мне только двадцать!

Эспона всегда была сильной соперницей. Она привыкла к победам. Её красота, её ум, её победы — всё это делало её неуязвимой. Но сейчас она была беспомощна. Её рыдания разрывали сердце, и я чувствовала, как внутри меня поднимается волна гнева и отчаяния.

Глава 52

Рядом с каретой стоял и потирал ручки мерзкий старикашка, который требовал у меня «красивую невесту» и был послан лесом без карты, рюкзака и кепочки.

Этот мерзкий дед резко дёрнул Эспону за руку.

— Хватит истерики. Ты проиграла. Тебя купили. Веди себя прилично — или в следующий раз — без кареты, — проскрипел он, явно недовольный поведением своей покупки. Вместо покорности