Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Дьякон Климята призадумался.
– Сдается мне, не те вам нужны. А нужен вам Сисиний, епископ Лаодикийский, что в Диоклетиановы времена жил.
О Диоклетиане слышала даже Устинья – его век прославил многих святых, хоть она и не могла сказать точно, насколько давно был тот век. До Владимира и Добрыни, даже до княгини Ольги, а между сотворением мира и крещением первой русской княгини-христианки Устинье из важных событий было известно только само пришествие Христа двенадцать столетий назад. Нужный Сисиний жил где-то между приходом в мир Христа и правлением Ольги.
– Когда ж его память? – Воята нахмурился, вспоминая. – Мы с отцом и Кирей пятерых насчитали, это уже шестой, выходит?
Не то что Устинья, даже он не припоминал в святцах Сисиния, епископа Лаодикийского.
– Тринадцатого апреля бывает память священномученика Артемона-пресвитера, – пояснил Климята. – В нем о чудотворце Сисинии говорится, хоть отдельного его жития и нет.
– Что же там говорится? – спросила Устинья.
– Достать вам житие прочесть? – Дьякон Климята окинул взглядом большие лари-книгохранильницы, вспоминая, в котором содержатся Минеи за месяц апрель, но посмотрел на растерянную девушку и передумал: – Лучше я вам покороче расскажу.
– Вот-вот, расскажи сам, – попросил Воята, уверенный, что Устинья мало что поймет в писании на славянском языке Кирилла и Мефодия.
– В царствование Диоклетиана великое было на христиан гонение, – начал дьякон Климята. – По всем городам и областям разослал царь своих людей – принуждать христиан приносить жертвы богам еллинским, а кто откажется, того смертию казнить. В Лаодикийскую область отправлен был некий царев муж, комит, именем Патрикий. А в Лаодикии епископом был Сисиний. Узнав, что скоро приедет от царя Патрикий и станет принуждать христиан богам жертвы приносить, Сисиний и с ним Артемон-пресвитер пошли ночью в святилище Артемиды-богини, разломали идолов да сожгли…
При этих словах Устинья мельком вспомнила идол каменный с дедова поля – единственного известного ей языческого бога, хоть и едва ли идол Артемиды был на него похож. Жги его, не жги – толку не будет.
– Вот приехал Патрикий, принес жертвы в капище Аполлона, устроил для народа всякие игрища и объявил свой указ. Пять дней прошло, и отправился Патрикий в храм Артемиды. Приходит – а идолы все разбиты и сожжены. Он спрашивает: кто это сделал? Ему отвечают: епископ Сисиний да пресвитер Артемон. Он спрашивает: где они? Ему отвечают: в церкви затворились, от города в пяти поприщах. И вот садится Патрикий на коня своего и едет к той церкви, желая христиан, в ней собравшихся, всех умертвить, на части мечом рассечь. Оставалось до церкви одно поприще, а Патрикий вдруг занемог: напала на него трясовица великая, всего будто огнем объяло, не мог и на коне усидеть. Пришлось его на носилки положить и нести в ближайший дом, какой там случился. Настала ночь, воины Патрикия сидели со свечами вкруг него, ожидая кончины предводителя своего. А он и говорит:
«Христиане меня прокляли, это их Бог меня мучит».
Воины было отвечали, чтобы уповал на Артемиду, Аполлона и прочих богов, они ему здоровье возвратят, да он им не верил. Поезжайте, говорит, в церковь к епископу Сисинию и скажите: мол, Патрикий, царский посол, говорит, что велик бог христианский! Помолись ему, чтобы он исцелил меня, тогда я сделаю из золота изваяние твое и посреди города поставлю.
Пошли воины в церковь и передали Сисинию, что сказал Патрикий. А тот говорит:
«Не надобно мне твоего золота, а если ты уверуешь в Господа нашего Иисуса Христа, то избудешь недуг свой».
Передали воины его ответ Патрикию, а тот велел сказать:
«Верую в твоего Бога, только бы мне исцелиться».
Помолился о нем епископ Сисиний, и тотчас комит Патрикий сделался здоров…
– Немало еще чудесных и страшных событий было в той повести, – добавил дьякон Климята. – Олень там человеческим голосом говорил, пресвитер Артемон силой веры укротил змей ужасных, что жили в святилище Асклипия… Но коли вам нужно знать, которому Сисинию дана сила лихорадок укрощать, то по всему выходит, это епископ Лаодикийский и есть.
– Да, это он. – Воята переглянулся с Устинье. – Сперва озноб, потом жар – это лихорадка на него и напала.
– Но что же он сделал, Сисиний? – воскликнула Устинья. – Какую он молитву прочел… как он изгнал ту лихорадку? Как он изгоняет их теперь? В молитвах он раны жезлами железными наносит… или только грозит. Взывает к Господу… Как к нему подобраться, чтобы он нашу злодейку из озера Игорева изгнал?
Теперь Воята переглянулся с дьяконом Климятой. Лицо книгохранильника выражало растерянность. Он привык к мысли, что Господни чудеса совершаются по молитвам святых, услышавших молитвы христиан. Но теперь требовалось нечто другое.
Дверь книгохранильни снова отворилась, вошел рослый худой чернец средних лет, скорее молодой, чем зрелый – всем, кроме Устиньи, знакомый здесь епископский келейник.
– Бог помочь, брат Климята!
– И тебе, брат Аполинар.
– Воята, я за тобой. И за девицей. – Брат Аполинар с невольным любопытством воззрился на Устинью. – Владыка вас видеть желает.
Глава 5
– Это что за святая неведомая у вас в волости объявилась?
Владыка Мартирий смотрел на своих гостей в выразительном изумлении. Гости – Устинья и Куприян – были ошарашены и смущены, внезапно, будто шальным вихрем, занесенные прямо в палаты ариепископа. Они даже не удивились тому, что на следующее утро после их приезда в Новгород владыка уже знает и о них, и о деве на Гробовище. Зато Воята, в этих палатах бывающий почти каждый день, был не столько смущен, сколько удивлен.
– Твой отец у меня был, – пояснил владыка, понимая его чувства. – Сказал, тоже поначалу за бредни принял, а к утру решил, что надобно довести. В Великославльской волости – неведомая никому святая? Да еще и бесовка к тому же? Иродиада? Что все сие значит? Кто из вас ее видел?
Воята настойчиво закивал Куприяну – отвечай.
– Я, владыка, сам ее видел во всех видах, – прокашлявшись, выдавил Куприян.
Как ни был он храбр в битвах с темным светом, а глава всего Христова воинства Северной Руси подавлял его одним своим присутствием. Владыка не выглядел грозным: чуть старше пятидесяти лет, немного выше среднего роста, худощавый, прямой станом, со светло-русыми волосами и бородой, с большими глазами, он источал едва приметное сияние; казалось, в каждой тонкий морщинке на высоком лбу заключена мудрость
