Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Доктора и персонал застыли, ожидая указаний руководителя клиники.
– Летаргия! Летаргия! Летаргия! – трижды произнесла Вера Игнатьевна, указывая поочерёдно на пациенток.
– Более верным всё-таки является термин «кома», потому что… – Белозерский осёкся.
Она вправе выбросить его из клиники. Поскольку подобное поведение ординатора во время профессорского обхода – недопустимо. Даже если он допущен профессором к телу. Снова он вдруг понял, какой же он идиот. В очередной раз понял. Как бы теперь запомнить, чтобы опять и опять не повторять эту нелепейшую ошибку: недопустимо профессора перебивать, править, противоречить профессору и прочее.
Вера Игнатьевна, казалось, и не заметила. Она подошла к койке жены полицмейстера.
– Здесь причина ясна, коллеги. Угнетение функций центральной нервной системы связано с токсическим действием кокаина и героина. Такой суровый коктейль в течение длительного времени свалит кого угодно. Прогноз благоприятный. У пациентки есть все шансы вернуться в нормальное состояние сознания. Не было долгого кислородного голодания. Пациентка привыкла к большим регулярным дозам. Её организм справился. Так что она придёт в норму.
Вера горько усмехнулась, переходя к следующей кровати. Вряд ли жена полицмейстера когда-то была в нормальном состоянии сознания. И, учитывая все обстоятельства, вряд ли в него вернётся. Сама же Ольга, надо полагать, хотела сознания лишиться навсегда. Из револьвера мужа надо было стреляться. Ольга, пожалуй, и там бы накосячила. Осталась бы глубоким инвалидом.
– Поступила с улицы, – Вера Игнатьевна остановилась у койки Елены Петровны. – Подозреваю случай классической летаргии.
Ибо здесь мы наблюдаем именно забвение и бездействие. Связаны оные, больше чем уверена, с недостатком сна, с перенапряжением. Со всем тем, что ёмко характеризуется английским словом stress во всём многообразии значений. Подтверждением тому является записка. Юная особа, судя по всему, постаралась испортить себе жизнь, как это принято у юных особ. Полагаю, доктора Нилов и Порудоминский навестят сегодня же инженера Поликарпова, благо привезший девчонку извозчик оставил адрес. Мы как минимум обязаны выяснить, кто она. Есть ли родные, друзья. Рефлексы угнетены. Но, полагаю, прогноз благоприятный. А вот третья наша летаргия… – Вера Игнатьевна перешла к постели родильницы Антоновой, – весьма серьёзная и опасная.
Профессор выразительно посмотрела на ординатора Белозерского. Он встрепенулся. Ну да! Его же пациентка, подробный доклад!
– Антонова. Из мещан. Поступила накануне…
– Это сейчас важно? – уточнила Вера Игнатьевна с иронией.
О, нет! Иван Сергеевич и виду не подал.
– Роды в тазовом. Оказание пособия. Новорождённый с выраженной spina bifida. Вскоре скончался. Дежурному доктору передана в удовлетворительном состоянии.
Белозерский глянул на Нилова.
– Ранним утром к ней муж явился. После его визита ей стало плохо. Спустя недолгое время…
– Что же такого случилось во время визита мужа? – перебила профессор.
Иван Сергеевич пожал плечами. Мимо всяких субординаций по неопытности выскочила Бельцева. Ей было ужасно жаль и умершего младенца, и несчастную мать, и себя, и всех на свете.
– Вера Игнатьевна, она плакала по ребёночку, а муж кричал, что если она рожает уродов, то никому не нужна, и он оставляет её, и чтобы она горела в аду.
Матрёна Ивановна строго поглядела на Бельцеву.
– Я не горничная, чтобы под дверями подслушивать, о чём муж с женой разговаривают, – высказался Нилов.
Его всё ещё продолжали одолевать мысли о глупости женских идей и о том, что Вера Игнатьевна решила женщин-врачей завести, что девушки на Нилова не смотрят… И не со зла-то ляпнул. Так… Он и не знал, что Бельцева прежде горничной была.
Марина опрометью бросилась за двери. За ней Ася. Вера Игнатьевна была крайне недовольна. Она решительным образом боролась с приступами гнева и потому сейчас стала холоднее вечной мерзлоты. Сперва она в высшей степени корректно и невероятно отчуждённо обратилась к Белозерскому:
– Александр Николаевич, если вы в качестве главы акушерского департамента не можете обеспечить круглосуточное полноценное наблюдение ординаторов за тяжёлой пациенткой в непростой ситуации, то вы сами и обязаны таковое осуществлять самолично. Владимир Сергеевич! – повернулась она к доктору Кравченко. – У меня к вам огромная просьба. Проведите для нас, врачей, опытных и неопытных, молодых и зрелых, лекторий по этике и деонтологии отношений с младшим и средним персоналом.
Нилов не знал, куда глаза девать. Ему было стыдно, но слово не воробей. Глупо и зря. Необходимо извиниться перед младшей сестрой милосердия.
– Владимир Сергеевич, какие ваши соображения на предмет индивидуальных лечебных тактик наших летаргий? Все ли согласны, что одна происхождения токсического, две – стрессовые? Необходимо разработать мероприятия по каждой пациентке.
Этим доктора и занялись. Своим основным делом.
* * *
Рыдающая Марина проскочила коридорами на задний двор. Ася, которой было чудовищно стыдно за своё поведение в сестринской, за эгоизм, за глупость, выбежала за нею. Марина рванула к бельевым верёвкам, на которых сохли простыни, пододеяльники и наволочки, чтобы хоть как-то скрыться ото всех, сделать вид, что занята.
Она не хотела сочувствия. Не первая обида в её жизни, не привыкать! Очевидно, и не последняя. Подумаешь, глупые слова какого-то докторишки! Ужасно-ужасно обидно! В особенности потому, что Иван Сергеевич ей нравился, она считала его добрым, хорошим. Если бы он узнал об этом, прыгал бы до потолка. Неважно. Марине хотелось поплакать. Одной. Но Асе требовалось немедленно её пожалеть.
– Марина, послушайте! Марина, простите меня! И доктора простите! Он не со зла! Просто они всегда и всё на сестёр милосердия валят, так принято.
– Оставьте меня! Я не нуждаюсь ни в вашем утешении, ни в вашей дружбе!
– Марина, остановитесь! Перестаньте! Дайте же я вас обниму, Марина. Никто из нас не совершенен. А если мы ещё и не будем поддерживать друг друга, во что превратится наша жизнь?!
Анна Львовна и правда верила в то, что говорила сейчас. Особенность Анны Львовны, коль скоро задаться целью и выискать в ней особенность, как раз и состояла, пожалуй, в этом: в каждую секунду Анна Львовна верила в то, что говорила. Верила в то, что делала именно сейчас. Она была очень искренним человеком, просто с критическим мышлением птички. Она бы крайне удивилась, если бы кто-то посторонний указал ей на некоторые несоответствия и несовпадения нынешних слов, желаний и дел с прежними словами, желаниями и делами. В ней попросту ничего особенно не задерживалось. Отсюда и, как правило, полная неуместность всех её душевных эскапад.
Наконец, они столкнулись, потому что нельзя слишком долго метаться в белье, не напоровшись друг на друга. И так вышло, что Марина упала в
