Графиня на арене - Минерва Спенсер
Джо ощетинилась (хотя заметить это мог только тот, кто хорошо ее знал): не в ее правилах выслушивать, чтобы ее отчитывал какой-то незнакомец, пусть и как угодно мягко.
— Эллиот сказал, вы хотите со мной поговорить о Мунго и моем отце.
Грея чуть покоробил ее резкий тон, но он быстро справился с собой.
— И, разумеется, я мечтал увидеть вас. Но вы правы, милая: у меня есть к вам несколько вопросов.
Эллиот видел, что слащавость Грея Джо поперек горла, и невольно сожалел, что тот не выбрал более… профессиональный и менее эмоциональный тон.
— Но мне мало что известно, — сказала Джо, — и Эллиот уже говорил вам об этом.
— Да, но я хочу с вами поговорить не о том, что вы знаете, а скорее о том, что, возможно, замечали, но не осознавали.
Джо пожала плечами.
— Спрашивайте.
Грей сунул руку в карман пальто, и Эллиот скорее почувствовал, чем увидел, как напряглась Джо. Короткого взгляда в ее сторону хватило, чтобы увидеть у нее в руке нож.
Сэр Стэнли ничего не заметил и достал из кармана тонкий блокнот.
— Вы не возражаете, если я буду делать заметки?
— Нет.
Грей оторопел от односложного ответа и явно мысленно отметил, что над ней придется основательно потрудиться, чтобы привести в состояние, приличествующее графине.
— Итак, думаю, стоит обратиться к прошлому — к тому, что предшествовало последнему, э-э, заданию, которое вы выполняли с Брауном незадолго до его смерти.
— Я не буду говорить о бывших клиентах.
На мгновение у Грея отвисла челюсть, но он тут же натянул на лицо одну из своих улыбок.
— Это похвально.
Джо молча смотрела на него.
Грей со вздохом отложил карандаш и оперся ладонями на стол.
— Миледи…
— Не называйте меня так, пожалуйста.
— Но вы на самом деле леди! — возразил Грей.
— Мне бы не хотелось, чтобы об этом так громогласно заявляли на весь паб в Уайтчепеле[9].
У Грея от гнева покраснела шея в ответ на ее не слишком тактичное замечание, но он кивнул и пообещал:
— Хорошо, мисс Браун. Я всего лишь хотел сказать, что вы, похоже, не очень расположены вернуть доброе имя вашему отцу и Колламу Брауну.
— Еще как расположена, — возразила Джо. — Но я не вижу, как тут поможет информация о бывших нанимателях.
В этом Эллиот был с ней солидарен.
— Возможно, кто-то из тех, на кого работал Браун, что-нибудь знает. В конце концов, как бы он познакомился со всеми этими людьми, если бы не прошлые связи?
Ответить Джо не успела: Дора, их знакомая официантка, принесла две пинты фирменного пива.
— Вот, держите.
— Спасибо, — поблагодарил ее Эллиот, потянувшись к кошельку, но Грей покачал головой.
— Нет-нет, я все оплачу.
— Я слышала, в этом году цирк закроется раньше обычного, — заметила Дора, пока Грей пересчитывал сдачу.
— Да, на несколько месяцев.
— Странное время для каникул, — не унималась Дора. — Я слышала, Сесиль…
— Благодарю вас, мисс, — проговорил многозначительно Грей, подтолкнув к ней монеты.
Дора с удивлением посмотрела на него, пожала плечами и забрала деньги.
— До скорой встречи, утятки.
Когда она ушла, Грей сказал Джо:
— Вам придется научиться пресекать такие фамильярности, милая. Вы богатая влиятельная английская аристократка и…
— Единственная связь Мунго с прошлым, о которой я знаю, это прусский наемник по имени Штраус, — оборвала его Джо. — Он первым его нанял, но их пути разошлись, когда мне было двенадцать. С тех пор ему поступало больше предложений о работе, чем он мог принять, благодаря его исполнительности и хорошей репутации.
Помедлив, Грей уткнулся в свой блокнот и что-то записал — наверное, имя прусского наемника.
— А как насчет дневника, писем или чего-то подобного?
— Ничего такого я не нашла, — солгала не моргнув глазом Джо.
— Возможно, он хранил что-то ценное в банке — например, какие-то важные документы.
— При мне он никогда не пользовался услугами банков.
Эллиот вдруг подумал, где она сама хранит деньги: ведь это немалая сумма, если она в доле с Хелен намеревалась выкупить цирк. Перед его мысленным взором вставали картины набитого деньгами матраса, а ее любопытный ворон находит его, таскает и прячет монеты в каком-нибудь месте, где их ни за что не найдут.
— Хотя ваш дед по материнской линии прислал большую часть вещей вашего отца — книги, несколько писем ваших родителей, которые они писали друг другу, тетради со стихами… — Грей умолк и улыбнулся Джо. — Вы знали, что он писал стихи?
— Нет, не знала.
Эллиот был поражен до глубины души, и ему даже сделалось не по себе от того, как убедительно она лжет. Даже пленников, которых он допрашивал на протяжении многих лет, ни разу не встречалось таких умелых лжецов, что наталкивало его на вопрос, не солгала ли она в чем-то ему самому.
Как бы умело Эллиот ни скрывал свое смущение, Джо видела, что ему не по себе от ее лжи. Да, Грей его начальник, ей было неловко ставить Эллиота в такое положение, но что-то в этом чиновнике ей определенно не нравилось.
«Обидчивая ты больно стала с тех пор, как узнала, что я не твой папаша».
Джо поджала губы, когда в голове прозвучал голос Мунго, но не стала обращать на него внимание, слишком злая на покойника, чтобы удостаивать его тень ответом.
— И как, получалось? — спросила она, предпочитая говорить с Греем, а не с ворчливым призраком у себя в голове.
— Прошу прощения?
— Стихи. Они ему удавались?
Грей, довольный, расплылся в улыбке, а потом и вовсе рассмеялся.
— Между нами, они ужасны!
Эллиот тоже улыбнулся, а вот Джо ему рассмешить не удалось.
— Сочинение стихов скорее давало выход тем чувствам, которые его отец всегда стремился в нем подавить.
— Каким именно?
Грей помолчал, очевидно, обдумывая ответ.
— У Джона была душа поэта, а не воина, хоть он и был чертовски хорошим солдатом. — Грей кашлянул. — Прошу прощения.
Джо повеселило его извинение. Если он думал, что шокировал ее тонкую натуру грубым словом, то опоздал.
— Хотя его стихи были, м-м, плохи, его игра на рояле вызывала всеобщее восхищение. В другой жизни он мог бы стать концертирующим пианистом.
— Отец ему не позволил?
Грей невесело улыбнулся.
— Да, боюсь, что старый граф был из более обыденного теста. Его сыну не пристало такое сентиментальное призвание. Третьего сына ждала карьера военного, так уж было заведено. — Грей пожал плечами. — Джон ни разу больше не прикасался к фортепианным клавишам с тех пор, как отец запретил ему учиться музыке. Вскоре после этого он начал писать стихи: для себя, не для других, —
