Дилемма дебютантки - Валери Боумен
Подождав, пока она сядет, Эйден опустился рядом и сел так близко, что его бедро коснулось ее. О небеса! Его нога оказалась такой сильной и мускулистой… В горле у нее пересохло.
Она подняла глаза на цветы, которые вытянулись выше их голов. Здесь было так чудесно! Не хотелось портить этот момент тревогами. Откинувшись на диванную подушку и закинув руки за голову, она с наслаждением вдохнула чудесный запах роскошных цветов и произнесла:
— Это сон, ставший явью.
— Рад, что вам нравится, — откликнулся Эйден.
— Это так красиво! — добавила Джессика и прикрыла глаза.
Какое-то время они просто наслаждались ароматами, а потом, словно почувствовав его взгляд, она открыла глаза и затаила дыхание. Показалось, что время замедлило ход. Он склонился к ней и осторожно костяшками пальцев провел по щеке, потом придвинулся еще ближе, его руки легли на подушку по обе стороны от ее плеч. Он явно собирался ее поцеловать. В этот раз Джессика даже не подумала останавливать его, пусть хоть табун лошадей сюда вломится.
Его голова медленно наклонялась к ней. Он словно давал ей время отодвинуться, уйти, сказать «нет», если бы ей этого захотелось.
Джессика застыла, словно прикованная к месту взглядом его завораживающих глаз, а его губы тем временем становились все ближе и оказались совсем близко. Она закрыла глаза и почувствовала легчайшее прикосновение, потом еще… И Джессика пропала. Ее руки поднялись сами собой и обхватили сильные плечи, и Эйден накрыл ее собой, придавив тяжестью мускулистого тела.
Где-то в глубине ее горла родился стон, ноги сами собой раздвинулись под юбками, словно приглашая к более интимным прикосновениям. Она теснее прижалась к нему и, не в силах справиться с эмоциями, вскрикнула, не отрываясь от его губ. Тяжесть сильного мужчины, казалось, была создана для нежных изгибов ее тела. У нее непроизвольно вскинулись бедра, она ощутила тяжесть между ними — и это было так хорошо, так правильно! Тем временем его губы овладевали ею жарко, требовательно. Язык проскользнул между губами и вошел в глубины ее рта, а когда она неуверенно ответила движением своего языка навстречу, он принялся сосать его, подбадривая ее. От его низкого стона деликатное местечко у нее между бедрами болезненно заныло.
— Эйден… — простонала Джессика в промежутке между пьянящими поцелуями в уголки губ, в щеки, в подбородок, в шею.
Все ее тело словно охватило огнем, она извивалась, вскрикивала, и он прошептал ей на ушко, вновь целуя в губы, на этот раз крепче и требовательнее:
— Тшш.
Погрузив пальцы в его темные волосы, Джессика слышала свои стоны и крики, но не могла остановиться. Губы Эйдена завладели ее губами, настойчиво и требовательно, отчего все внутри ее содрогалось. Непрерывная дрожь между бедрами рождала желание обхватить его ногами, еще сильнее прижаться к нему — сделать что угодно, лишь бы освободиться от этого ощущения.
Его рука скользнула ей за спину, сильнее притискивая к телу, а вторая спустилась вниз, к подолу. Она задохнулась. Что он собирается делать? Но что бы это ни было, ей не хотелось, чтобы он останавливался. Рука Эйдена уверенно двинулась вверх по ноге и остановилась на бедре — там, где кончался шелковый чулок. На голой коже он принялся рисовать пальцами маленькие кружочки, доводя ее до безумия и одновременно продолжая целовать в губы.
— Джессика, — тяжело выдохнул он у нее над ухом, — я хочу потрогать тебя.
— Да, — сумела она выдавить между жаркими влажными поцелуями, от которых плавился мозг.
Его рука легла на внутреннюю сторону ее бедра.
— Любимая, я…
— Просто целуй меня, — попросила Джессика, еще крепче обнимая Эйдена.
Если она позволит ему остановиться, чтобы подумать об этом… поговорить или обсудить это, все кончится. Ей не удастся найти оправдания ничему, пока длится это беспамятство, а в эту минуту она была — о! — в таком чудесном беспамятстве.
Губы Эйдена переместились на шею, и теперь он целовал ее рядом с горлом. Затем губы поднялись к уху, и он погрузил в него язык. Ее тело воспротивилось было ему, но его рука под юбками ухватила ее за бедро и вернула на место. Он продолжал прижиматься к ней бедрами, мял юбки и заставлял желать большего. Она тоже прижималась к нему всем телом, положив руку на ягодицы и надавливая на них.
Его губы переместились на ее подбородок, потом на шею. Он целовал ее и шептал:
— Ты так красива, Джессика… Само очарование. Не позволяй никому называть тебя иначе.
Она с нежностью приложила ладонь к его щеке. Глаза защипало от слез. Никто и никогда не говорил ей таких чудесных слов. Рядом с этим мужчиной она чувствовала себя особенной, единственной, словно на земле больше никого не существовало.
Эйден переместил руку к ее груди. Губы опустились к декольте. Большой палец принялся поглаживать через ткань платья напрягшийся сосок, обводя его кругами, потом, наконец, сдвинул лиф вниз, освободив грудь, и взял затвердевший бутон соска в рот. Ей показалось, что сейчас она расплавится, а в следующее мгновение все ее тело охватила безудержная дрожь. Она откинула голову и застонала — низко, гортанно.
Эйден ласкал сосок языком, покусывал, посасывал, пока она не потеряла контроль над собой и не принялась тереться о его бедра. Но и этого ей было мало.
Затем ее рука неуверенно спустилась вниз и легла на внушительный бугор у него между бедрами. Она погладила его, ведомая каким-то древним инстинктом, толкавшим на то, чтобы ощутить под рукой его мужскую силу.
— Господи боже! — выдохнул Эйден, схватил ее руку и отстранил, потом взял ее лицо в ладони.
Дыхание его было тяжелым, прерывистым.
Тряхнув головой, Джессика открыла глаза, словно очнувшись ото сна, и отодвинулась от него, глядя на мерцавшие фонарики. Дышать было почти невозможно. Их окружал влажный воздух оранжереи, пьянящий аромат орхидей забивал ноздри. Какое-то время спустя она опустила глаза и ахнула, увидев, что грудь у нее обнажена и бесстыдно торчит. Быстро подтянув лиф, она спрятала грудь, сгорая от стыда. Что, ради всего святого, с ней только что случилось? Еще никогда желание так не переполняло ее. Она вдруг почувствовала головокружение, и пришлось схватиться за подлокотник дивана.
Эйден сидел согнувшись, с закрытыми глазами. Было такое впечатление, что внутри него происходит какая-то немыслимая борьба: зубы стиснуты, лицо бледное, дыхание
