Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова
Когда я вернулась домой, мужчины снимали с веревок высохшее белье.
— Понюхай, как пахнет. Ветром и солнцем. Будешь ужинать?
— Я сыта.
— Тогда посмотри на сарай. Он наполовину готов.
Я прошла за дом. Из вежливости. Никаких других побуждений, кроме как поскорее снять туфли, у меня не было. Взглянула на полуобнаженное сооружение из серых облезлых досок и лишний раз убедилась, что Гарри и один сделал бы гораздо лучше. Ребята покончили с сараем только дня через два и сразу принялись за огород. Возвели пленочную теплицу для помидоров, притащили с базара два саженца яблони и воткнули их рядом с вишней.
Купили неподъемную железную лейку и грозились приобрести бочку для сбора дождевой воды. Было что-то трогательное в том, с каким усердием они возделывали грядки, вскапывали и пересыпали в руках семечки.
Саша получил первый отпуск. Двухнедельная оплачиваемая свобода. И мужчины полностью переключились на дом. На его капитальный ремонт, как они сказали. Для начала решили отштукатурить стены, внутри и снаружи. Я ухожу подальше, чтобы не видеть, что они будут вытворять.
— Вернешься — не узнаешь! — обещает Веня, потирая в предвкушении руки.
Когда я вернулась, действительно нашла дом совершенно неузнаваемым. Ну и грязь они развели! Внутри все вверх дном. Мебель вынесена на веранду и навалена друг на друга, кровать вздыблена. Во дворе горы мусора. Хожу и подбираю за своими «мастерами». Теперь они белят потолок. Все вокруг становится белым, кроме него. Раза с третьего удается и его привести в соответствующее состояние. Потом очередь доходит до обоев. Вместо прожитых календарей, заползающих друг на друга, у нас теперь геометрические россыпи коричневых букетиков. Дом меняется так быстро, что я не успеваю следить за его коэффициентом. Последнее, что я усекла, это цифра 338, уже включившая в себя туалет, сарай, участки, теплицы и саженцы.
— Какой триста тридцать восьмой! — с нескрываемой обидой отзывается Саша. — У нас давно триста пятьдесят третий. Косметические работы здесь высоко ценятся.
С тех пор Александр каждый день объявлял мне наш индекс. В самом деле, он поднимался превосходно. После укладки линолеума и плинтусов дошел до 358-го, а с общей покраской пополнился еще семью пунктами. Но до этого мы еще долго спорили, какой цвет достоин украшать наши стены.
— Только не розовый! — умолял Веня.
— И не синий, — ставил условие Александр. — Не люблю синий цвет.
— Мне все равно, — сказала я. — В какой дешевле, в такой и красьте.
Дешевле оказался песочный оттенок. Он и стал основным фоном нашего дома. Крышу выкрасили в темно-зеленый. Рядом с крыльцом ребята повесили номер на стеклянной матовой панели с подсветкой. Теперь мне удобно выходить в темноте, и даже видна черная машина, поджидающая на дороге.
— Какой теперь у тебя коэффициент? — интересуется Гарри.
— Триста шестьдесят пятый, — отрапортовала я.
Дался им всем этот коэффициент! Я еще раз оглядываюсь на песочно-зеленоватую конструкцию со светящимися цифрами.
— Самой-то нравится?
— Конечно. Это же мой дом.
— Но ты еще не видела настоящие дома. Я тебе покажу. С твоим индексом уже можно на них смотреть.
— Куда мы, в город? — спросила я.
— В настоящий город, — поправил он.
Мы въехали в знакомые ворота и, не останавливаясь, минуя улицы, пронзили его насквозь, перед машиной Гарри распахнулись другие ворота, где меня попросили назвать свой коэффициент, после чего мы беспрепятственно въехали… Это был совершенно другой город. Такой, какого я и придумать не могла. Дома, увеличенные в несколько раз ввысь и вширь, разбухшие, как кабачки под проливными дождями и палящим солнцем, с ровными рядами блестящих окон. Возле ворот располагались сервисные службы для автомобилистов: мойка, заправка, благоустроенные стоянки и еще множество автоматов, назначение которых было мне неведомо.
Гарри оставил машину на одной из стоянок и потащил меня в самую гущу уличных хитросплетений. Я схватилась за его руку. Боялась отстать, потеряться, быть раздавленной каким-нибудь высококоэффициентным автомобилем. Они шныряли туда-сюда, демонстрируя чрезвычайную маневренность, только успевай уворачиваться. Я просила идти по одной стороне, но Гарри похлопал меня по кисти руки и обещал, что я быстро привыкну. Он посоветовал присмотреться к домам. Но поскольку мы находились у подножий, я могла наблюдать лишь первые этажи. Это были сплошь магазины с огромными стеклянными витринами, наполненными товаром. Даже память моя не способна вместить столько.
— Хочешь зайти?
— Нет. Снаружи виднее.
Мы вышли на широкую площадь. Посередине квадратное белое здание с громадными зубьями колонн по фасаду. Оно ослепило меня необычностью: и цветом, и формой, и отсутствием окон. В общем, все в нем противоречило привычному статусу дома.
Впечатление усиливалось двумя островками зелени по бокам и серым памятником на внушительном пьедестале. Гарри повел меня на один из островков, где в тени густых вязов стояли деревянные скамьи и можно было отдохнуть. Мы присели рядышком. Я все еще держу его руку. Вокруг дома, дома. Обступают стеной наш островок безопасности, так что не видно просветов. И все смотрят на нас любопытствующими окнами, кроме белого — у того вместо глаз белозубая улыбка. Наверняка я кажусь им смешной и серой, потерявшейся и случайно забредшей в их величественную компанию.
— Хватит с тебя на сегодня, — заметив мою подавленность, говорит Гарри. И тоже смеется. — А то и возвращаться не захочешь.
— А его еще много?
— Кого?
— Города.
— У-у! Считай, мы на самой окраине.
«Какая же тогда середина?!» Я снова оглядываю панораму. Она не изменилась, только мне показалось, стало больше людей. Кто-то грузно опустился рядом с нами на скамейку и тут же развернул газету. Мы поднялись. Я вопросительно посмотрела на Гарри, не решаясь сказать ему, что забыла, откуда мы вышли. Но Гарри словно и не заметил. Вывел меня сначала на нужную улицу, потом к воротам, на машине вывез к знакомому городу, а после уже и к моей обычной дороге.
У развилки я попросила остановиться возле знакомого силуэта у обочины.
— Привет! — выставляю ногу в серой лодочке и вылезаю из машины.
Не хочу пропустить первую реакцию: выпученные глаза, разъехавшиеся губы, легкое оцепенение. Но ничего такого нет и в помине. Марина оглядывает меня мутным бесстрастным взглядом, чуть ли не зевая. Однако слова ее этому выражению не соответствуют.
— Неужели это ты?! Классно устроилась. Вот уж не думала, что так скоро выбьешься в люди. Откуда это?
— Это… — я медлю. — От одного мужчины.
— Одного? — усмехается Марина.
— Мы только что из города. Другого, разумеется. Самого большого.
— Слышала. Но не была, — с искренней грустью говорит она. — А
