Архитектор душ - Александр Вольт
Это было не просто желание. Это была память тела. Память о ее запахе, о прикосновении ее кожи, о том, как она двигалась под ним. Воспоминания, которые не принадлежали мне, но которые теперь были частью моей биохимии.
Я открыл глаза и заставил себя напечатать ответ.
«Так еще лучше»
В ответ на мое сообщение прилетела реакция — эмодзи улыбающегося лица с сердечками вместо глаз.
«Хи-хи»
«Уже жду завтрашний вечер»
«Да-а-а-а?»
«Естественно»
Еще одно фото.
Я снова открыл, деваться было некуда, хотя не особо-то и хотелось отступать. Вспомнилась старая пословица из моего детства: «дают — бери, бьют — беги». Правда бить я себя уже не позволил, когда попытались, но зато теперь тут «давали» сполна.
Лизавета разошлась не на шутку. Я даже толком не успел понять, что увидел, потому что новая волна воспоминаний с ней накрыла с головой.
Напряжение в паху стало тянущим.
«Спокойной ночи» — увидел я сообщение и с трудом поставил в ответ смайлик.
«»
Я встал с кровати, подошел к окну и распахнул створки, уперевшись руками на подоконник.
Я стоял у открытого окна, вдыхая прохладный ночной воздух, и пытался прийти в себя. Это было несложно, если подходить к вопросу с медицинской точки зрения. Это тело было молодым, здоровым, с нормально функционирующей гормональной системой. Реакция на подобные стимулы естественна. И, что уж греха таить, мне это нравилось. Физиология брала свое.
Старый Громов, я уверен, уже вызывал бы такси и мчался к своей любовнице, не раздумывая ни секунды. Но у меня, в отличие от него, были дела поважнее.
Я постоял так еще минут десять, пока буря внутри не улеглась, и физиология не уступила разуму. Вернувшись к креслу, я снова взял в руки тяжелый фолиант.
Прошло еще около получаса бесплодного листания, и тут я наткнулся на нужный раздел. «De effectibus adversis» — «О побочных эффектах».
Текст был написан убористым, полным сокращений почерком. Я разбирал его с трудом, выхватывая отдельные слова и фразы. Список возможных последствий ритуала был впечатляющим.
Началось все предсказуемо: кровоизлияние в мозг, потеря зрения, амнезия. Но потом автор, очевидно, заскучал.
Дальше в списке шло спонтанное самовозгорание потовых желез — состояние, которое я даже затруднялся себе представить. А затем последствия становились все бредовее…
Предродовая горячка — особенно интересный диагноз для мужчины, внезапное отрастание бороды поистине дварфийского великолепия у женщин и, по какой-то неведомой причине, непреодолимое желание говорить исключительно рифмами.
И в конце, как финальный аккорд этого парада идиотизма, приписанное почти как сноска, шло короткое и емкое слово: Смерть.
А дальше, почти на полях, была запись, сделанная другим более аккуратным почерком без латыни. И почерк этот явно не принадлежал Громову.
«Если во время ритуала в не очень точно рассчитанном радиусе окажутся иные живые организмы, обладающие чем-то, что даже с большой натяжкой можно назвать душой и наличием интеллекта, существует ненулевая, хотя и статистически ничтожная, вероятность того, что вышеупомянутые души спутаются в один большой и крайне неудобный узел».
— Это что, все? — удивился я, пролистав несколько страниц вперед и назад.
Я продолжал смотреть на книгу с недоумением.
— Все, — буркнул гримуар, после чего подскочил у меня на руках, описал в воздухе кульбит и с громким шлепком захлопнулся, защелкнув застежку.
Глава 20
Я сидел, тупо уставившись на книгу, которая только что не просто захлопнулась, а еще и что-то сказала. Вернее, не «что-то», а вполне конкретное слово.
«Всё».
Произнесено было мужским, абсолютно безэмоциональным голосом. и прозвучало оно не в моей голове, а здесь, в комнате. Моей первой, самой логичной мыслью было: «Всё, Громов, допился». Переутомление, стресс, вино — идеальный коктейль для слуховых галлюцинаций.
Я аккуратно, стараясь не шуметь, положил книгу на пол. Вставать не хотелось, но надо было проверить. Самое простое объяснение — это сказал кто-то на улице. Окно-то открыто.
Я встал, прошелся по комнате, разминая затекшие ноги, и подошел к окну. Выглянул. Пусто. Глухая ночь, тишина, только фонари светят на пустую дорогу. Ни одной души, ни одной машины. Просто физически некому было это сказать.
Я медленно обернулся. Мой взгляд притянулся к фолианту на полу, который лежал в круге света от торшера. И как я не пытался в ней что-то разглядеть — это была просто старая книга.
И тут меня накрыло по-настоящему. Нет, я уже смирился с магией, с эльфами и тем, что я сам теперь какой-то ходячий рентген для душ, но… говорящие книги? Это уже перебор. Это была та самая черта, за которой обычно ждет палата с мягкими стенами.
Может, это какая-то хитрая штука? Диктофон, вмонтированный в переплет? Какой-нибудь дурацкий розыгрыш от Громова? Но как? И зачем? Он же не мог знать, что однозначно умрет, и спланировать такой долгий и никому не нужный, кроме него самого, план.
Надо покончить с этой неопределенностью.
Я вернулся к креслу и присел на корточки рядом с книгой. Она не шевелилась. Никаких звуков, магического свечения. Просто кусок старой кожи и пергамента. Я чувствовал себя полным идиотом, но все же решился. Наклонившись к ней поближе, я спросил так тихо, чтобы даже девушки в соседней комнате не услышали:
— Это ты сейчас сказал?
В ответ тишина.
Я поднял книгу и повертел ее в руках. Ничего. Внимательно осмотрел застежку — тяжелую, из потемневшего от времени металла. Никаких потайных кнопок, никаких видимых механизмов. Я аккуратно подцепил ее ногтем, пытаясь отщелкнуть, но столкнулся с тем, что книга намертво запечаталась. Словно переплет и обложка стали единым монолитным куском.
Я нахмурил брови, потому что ничего не понимал. То есть, выходит, это, все-таки, был голос из книги, и она на меня… обиделась? Или как еще это понимать?
Продолжать пытаться ее раскрыть я не стал, лишь положил на прикроватную тумбу, после чего снова подошел к окну. Этот мир точно пытался свести меня с ума. Тянущего желания внизу живота после Лизиных фокусов как и не было.
— Дурдом, — тихо сказал я сам себе, после чего вернулся к кровати и лег, взяв телефон в руки.
Я немного полистал ленту новостей, еще чуть-чуть изучил «Имперопедию» и, несмотря на шок от произошедшего, уснул.
Будильник разбудил меня, как и прежде, в семь ноль-ноль. Я встал, умылся, оделся. Из соседних комнат уже доносились звуки — тихий плеск воды в душе, шелест одежды. Девушки, судя
