Индульгенция 5. Без права на ненависть - Тимур Машуков
— Убить меня хотели, — равнодушно пожал я плечами. — Третий раз за день. Думаю, еще пару раз точно попытаются до вечера. Ну, и ночью наверняка тоже кто-нибудь заявится. Правда, если именно этой ночью, то… я им сочувствую.
— А что будет этой ночью?
— Будет решаться моя дальнейшая судьба. Звучит, конечно, пафосно… Ай, ладно, не бери в голову.
— Жесть. И как ты с таким равнодушным лицом на это реагируешь?
— Привык уже. Меня постоянно убить пытаются, так что просто не обращаю на это внимания. Ладно, девицы-красавицы. Пошел я на урок — посмотрю, чему наших учат. Скоро увидимся.
Обнимашки, чмоки в щеку Изабеллу, в краешек губ Вивиан, и я потопал в том направлении, которое показывал навигатор на браслете. О том, что меня опять хотели грохнуть, я даже не думал — пофиг. Слабая очень была попытка, даже не пришлось напрячься. Хотя, если честно, меня самого моя возросшая сила немного пугает. Такой резкий переход ни к чему хорошему не приведет. Впрочем, после Купели Мораны мое телои источник полностью изменились, так что никакого дискомфорта от пропускания большего количества эфира через него я не чувствовал. Все было как прежде, только с поправкой на возросшую силу.
Настроение, несмотря на все гадости этого дня, было приподнятым. И оставалось таковым ровно до того момента, как я шагнул на полигон № 3.
Боевое слаживание. Это звучало как шутка после утра, проведенного в настоящей мясорубке. Воздух здесь вибрировал от сконцентрированной магии, его наполнял треск щитов, свист боевых чар, крики команд. Песчаная арена, огороженная руническими барьерами, кипела.
Боевые тройки. Светлые, темные — все перемешано. Студенты отрабатывали комбинации: двое в нападении, один в защите, потом смена. Огонь и лед, тени и вспышки святого света сливались в хаотичном, но учебном танце с темными плетениями. Дисциплина. Координация. Доверие к тому, кого вчера мог считать врагом. Мило. Наивно. Местами глупо.
Мое появление нарушило отлаженный ритм. Шум стих, как подрезанный. Десятки пар глаз — настороженных, испуганных, ненавидящих — уставились на меня. Песок хрустнул под сапогами громче любого заклинания.
— А, птичка выспалась? Или наконец отрыгнула тех, кого сожрала утром?
Голос громыхнул, как залп осадного орудия. Боярин Громов. Мастер боевых чар. Гора мышц под практичной кожаной броней, надетой поверх академической мантии. Лицо словно высеченное топором из гранита, с парой мелких шрамов, которые он явно считал украшением.
Он стоял на возвышении, наблюдая за группами, и его взгляд… Черные, как у грозового неба, глаза пылали не просто ненавистью. Злобой. Чистой, неразбавленной. После кабинета Упыревой, после Мозгоправского, после техномагического инцидента я был для него олицетворением всего, что он презирал — хаоса, неуправляемой силы, отсутствия дисциплины. И угрозой его авторитету.
— Ты опоздал, Раздоров, — он спустился с возвышения, его шаги оставляли глубокие отпечатки на песке. Толпа студентов расступилась, образуя коридор страха. Не передо мной. Перед ним. — Думаешь, твои утренние… подвиги… дают тебе право игнорировать расписание? Что ты особенный?
Он остановился в двух шагах. Пахло потом, сталью и озонированной магией. Его аура — грубая, силовая — давила, пытаясь согнуть. Пустошь внутри лениво зевнула.
— Так получилось, профессор, — ответил я ровно, глядя на него чуть свысока. Рост позволял. — Был в студенческом совете. Решал насущные и важные для меня вопросы. Дела рода и все такое. Вы же не хотите, чтобы я игнорировал их?
Его скула дернулась. Мой спокойный тон, отсутствие страха — это было хуже открытого вызова.
— Не умничай, выродок! — он плюнул почти мне под ноги. — Тут учатся маги. Воины. А не ходячие катастрофы! Твоя «особая» сила — это грязь из Нави! Она не имеет ничего общего с настоящим искусством боя! С дисциплиной! С честью!
Он повернулся к студентам, развел руками, как проповедник:
— Видите? Он даже встать в строй не сможет! Не способен работать в команде! Потому что он — одиночка! Убийца! Его место не здесь! Его место — в клетке или на плахе!
Слова били по толпе. Кто-то зашелся в одобрительном шепоте. Кто-то потупил взгляд. Ну а кто-то — не будем показывать пальцем на Мранных, — откровенно скалился, предчувствуя скорую драку.
Громов ловил их страх, их неуверенность, раздувая их, как кузнец мехи. Он пытался меня изолировать. Унизить перед теми, кого должен был учить. И его бесило, что не все на это ведутся.
Пустошь внутри заурчала. Не ярость. Раздражение. Как от назойливой мухи.
— Профессор, — голос мой стал тише, но резал гул толпы, как лезвие. Все замерли. — Вы так красноречиво говорите о силе… о дисциплине… о чести.
Я медленно обвел взглядом студентов, потом вернул его на Громова. В его черных глазах заплясали чертики бешенства. Но слова — это только слова. Пустое сотрясения воздуха.
Я сделал паузу, давая напряжению достичь предела.
— Может, докажете? — улыбка тронула мои губы. Холодная, ироничная. — Прямо здесь. Прямо сейчас. Покажите этим «настоящим магам», на что способен боярин боевых чар. Без команд. Без тройки. Один на один. Докажите, что ваша… дисциплина… сильнее моей грязи.
Тишина стала абсолютной. Даже дыхание замерло. Вызов. Прямой. Публичный. Ученика — учителю. Серого мага — боярину света.
Громов аж посерел. Потом — багрово покраснел. Жилы на шее надулись, как канаты. Его аура рванула наружу — волной грубой силы, от которой песок взвихрился, а ближайшие студенты шарахнулись назад.
— ТЫ… МАЛЕНЬКИЙ… НАГЛЫЙ… ЧЕРВЬ! — рев его сотряс барьеры. Человеческое в нем исчезло. Остался только взбешенный зверь в броне. — Я СЛОМАЮ ТЕБЯ! НАУЧУ ПОКЛОНЯТЬСЯ СИЛЕ, КОТОРУЮ ОСКВЕРНЯЕШЬ!
Он не стал читать заклинание. Не стал строить сложных комбинаций. Он просто ринулся. Как таран. Кулак, сжатый в стальную громадину, засвистел в воздухе, окутанный сгустком сконцентрированной кинетической энергии. Удар, способный разбить в крошево каменную глыбу. Удар, рассчитанный не просто убить, а унизить — размазать по песку.
Пустошь внутри встрепенулась. Не со страхом. С предвкушением.
Слишком прямолинейно, профессор. Слишком предсказуемо.
Я не отпрыгнул. Не блокировал. Я сделал шаг навстречу. В последний миг — небольшое смещение корпуса. Кулак Громова просвистел в сантиметре от моего виска. Воздушная волна рванула кожу, но не задела. Его инерция, его бешеная ярость понесли его вперед.
Моя ладонь, плоская, как клинок, с разворота ударила ему в локоть бьющей руки. Точно. Жестко. С чистой механикой, знанием анатомии и момента.
Хруст. Тупой, влажный. Тихий, но всеми услышанный в мертвой тишине полигона.
Громов взревел от
