Дух экстаза (СИ) - Greko

Стратег дедуля! Мне бы его опыт.

А еще хитрец, каких поискать. Тут же меня нагрузил поручением.

— Раз тебе уезжать, сгоняй-ка ты, паршивец, в долину Оуэнс. Потолкайся там с деревенщиной. Послушай, что люди говорят. Доходят до нас тревожные слухи, что местные крайне злобно настроены против акведука Малхолланда. Вот и выясни что почем. Тем более, ты и сам заинтересован в воде. Тебе еще бассейн наполнять.

Во всей этой афере, которую я задумал с подачи генерала, было лишь одно слабое место. Сын! Что-то я прикипел к пацану. Не хотелось бы его терять. Но об этом я подумаю завтра, как говорила одна не слишком разборчивая в средствах дамочка.

… Долина Оуэнс смотрелась издали, да и вблизи, как цветущий райский сад. Пшеничные, кукурузные и люцерновые поля, виноградники, стада молочных коров, пасеки. Белые горы с заснеженными вершинами красиво обрамляли восточную границу долины. С массива Сьера-Невада стекали многочисленные ручьи и речушки, впадая в озеро Оуэнс. Примитивная ирригационная система — вручную вырытые канавы — обеспечивала полив сельхозугодий. Богатый край! Чем могли быть недовольны люди, живущие здесь? Чем им мог не угодить акведук, денно и нощно возводимый с противоположной стороны хребта тремя тысячами рабочих?

Я тронул пятками бока своего неприметного конька. Поерзал в непривычном седле, испытывая неудобство от тападеро — кожаного чехла, закрывавшего стремя спереди и сбоку. Полезная штука как защита от колючек и острых веток, но мне в новинку опираться на стремя не носком, а серединой подошвы. Наверное, со стороны я выглядел неуклюжим наездником, что, в общем-то, и неплохо. Я даже оделся соответственно, чтобы изображать из себя неумеху, прибывшего на сезонные работы — потертый котелок, залатанные брюки с кожаными вставками и кольт с треснувшей ручкой. Нож Боуи со мной — куда ж я без него? — но прикрыт от посторонних глаз.

Одной из первых ферм, встретившихся мне на пути, оказалась… русской общиной, непонятно каким боком занесенной в столь отдаленные края. И не просто община, а утопия переселенцев из числа народовольцев. Эти чистенькие мальчики и девочки, вдохновленные идеями неких пророков из числа эмигрантов, решили создать свой Эдемский сад, чтобы потом спасать. Кого? Так русского мужика, конечно. Давайте отдадим ему долги и выдернем его из-под пяты гнусного исправника. Докажем своим примером, что есть решение проблемы аграрного перенаселения. Все, что исходит от царского мерзкого режима — в топку! Обретем в Америке новый рай! Откуда они все это вычитали?

— Нам очень нужны работники. Мы не можем вам заплатить, но тарелку супа найдем, — тут же, с порога, объявил мне глава общины Клим, пряча глаза.

Мне стало интересно, и я остался. И быстро вник в местные расклады. Группа юных дураков — не саврасок, а их противоположности — рванула в Америку строить площадку для переселения избыточного сельского населения. Идея, можно сказать, витала в воздухе. В России ее решением стала столыпинская земельная реформа (хорошим или нет, я не знал), составная часть которой — отправка людей на Алтай. Бывшие студенты, считавшие, что все исходящее от ненавистного режима, есть бред, придумали себе идею. Америка! Вот где спасение России!

Поехали. Еще до революции. Неисповедимыми путями, чудом отбив своих женщин от гарема мормонов, добрались до Калифорнии. Купили землю на севере долины Оуэнс. Скотоферму. Прикупили еще коров. Занялись производством масла. Все бы ничего, только быстро выяснилось, что работать от зари до зари никто не хочет.

Ну а дальше все понятно. Я уже достаточно потолкался среди образованной публики, чтобы найти нужное слово. Деградация! Уже на второй день мне все стало ясно. Это раскрестьянивание наоборот оказалось чистюлям не по зубам. Они даже не знали, чем живет долина. С соседями не общались. Варились в своем соку.

— А вы знаете, что сказал Энгельгард о чистом доходе с десятины при посеве льна в своем восьмом письме из деревни?[1]

Бля! Вы коровам лучше вымя вымойте, коль маслом занялись!

Я бы свалил в закат уже на второй день, если бы не Ольга.

Ей шел всего 17-й год, но на ее плечах, казалось, держалась вся община. Светленькая, конопатая, подростково неуклюжая, она носилась по ранчо, успевая везде.

Почти.

Печать неустроенности, недоделания, брошенной на полдороге работы по незнанью или от лени лежала всюду, куда не кинь взгляд. Покосившаяся изгородь, провисшая крыша коровника, загаженный навозом двор, облезшая краска на окне большого дома, которому от силы было лет десять, не больше, закопчённая плита для готовки… Даже уличная скамейка, сооруженная по старой, российской деревенской привычке, не вызывала желания на нее присесть. Корявая — такое слово сразу приходило в голову. «Мужиков у вас, ребята, не хватает. Настоящих, а не тех, кто брюки носит», — вот что сразу запросилось мне на ум, как только я ознакомился с хозяйством. Барчуки, столкнувшиеся с прозой жизни, быстро стухли. Барышни, превратившись в крестьянок, сразу приуныли. Интелехенты! От сельского быта они страдали вместо того, чтобы жить. Мужчины любым способом пытались где-то потеряться. А женщины трясли колобашками, сбивая масло, зажав между туго обтянутыми юбками ног примитивные маслобойки, и вели промеж себя умные разговоры о судьбах России. Каждая смерть высокого чиновника Империи, о которой сообщали в газетах, давала им повод позубоскалить. Будто кровь чьего-то отца — многих они знали лично — оправдывала их американскую безысходность.

Ольга была не такой. Ее, еще ребенком, выдернула в Америку, не спрашивая согласия, старшая сестра, заразившаяся «долгом перед народом», как скарлатиной. Глупая девочка, очень быстро прозревшая, она взвалила на свои хрупкие плечи заботу о компании идеалистов. Наверное, просто потому что не было выбора. Или погибай, или выживай вопреки обстоятельствам. Много ли она могла? Без подачек родни из России хрупкая община была обречена. Без арендных платежей от все тех же крестьян, которых нужно было непременно «освободить». Чума на оба ваших дома!

— Баз! Попей парного молочка!

Эта кроха вилась вокруг меня, потому что впервые увидела настоящего трудягу, а не тех, кто не мог слегу прибить к забору, не попав себе по пальцам с последующим воплем о проклятом царизме.

— Вей, вей, проруха судьба… — напевал ей на ушко, сидя на той самой кособокой скамейке в конце рабочего дня и уверяя, что это песня про Ольгу.

Мы расселись на завалинке, после того как я пахал, как Папа Карло, целый день, спасая — безуспешно — утопающий Ноев Ковчег русских идеалистов. Правильней сказать, пытался, не жалея сил. От меня разило потом, как от скаковой лошади, да и мелкая вряд ли годилась на роль мисс Калифорния. Тоже запыхалась, носясь по ферме, раздавая мне задания и подтаскивая стройматериалы.

Постоянно сдувая белобрысую челку, она хмурила бровки в ответ на мои чувственные песнопения.

— Баз! Можешь сделать мне одолжение?

— Гонять ваших коров в горах не пойду, не упрашивай.

— Нет, ты не понял. Меня зовут на деревенскую свадьбу. Одна боюсь…

— Все понял! Сестра не против, но сопровождающих нет.

— Именно так! — она толкнула меня плечом, как старого приятеля.

Вот, что в ней меня подкупало, так это ее непосредственность.

Я сжал натруженные ладони, окинув придирчивым взором бузотерку. Ее платье из бумажной материи оставляло желать лучшего. Впрочем, и мой наряд не сильно отличался, и нарядным его не назовешь.

— Давай попробуем.

Не могу сказать, что мое явление на деревенской свадьбе вызвало волну экстаза. Как и венок на голове Ольги. Ко мне сразу прикопался местный Билли, но тычок под ребра в районе еще живой печени охолонул ценителя икебан на девичьей головке и домашнего самогона. Его приятель, откликавшийся на странное имя Зефур, заценив расклады, чуть не растёкся на моих плечах:

— Братуха! Если имеешь серьезные намерения в отношении русской, так и скажи.

Намерений я не имел, но и реднекам Ольгу отдавать желания не было никакого. Притворился плохим русским, готовым сходу пробить в бубен и плохо понимающим местный английский. Своеобразный язык. Понимал его через слово. Пару раз потоптавшись с Ольгой на поляне под хриплые звуки скрипки и гармони, присел погреть уши деревенскими тайнами.