Меткий стрелок. Том III (СИ) - Вязовский Алексей
Но именно в этом я видел свою возможность. По паспорту я был иностранцем, у меня были средства на подкуп столоначальников и я знал, как работает этот мир, и как обернуть его слабости в свою пользу.
За окном была полная темнота. Поезд мчался вперед, унося меня к Петербургу. Городу, который должен был стать следующей ареной моей игры.
* * *Родина встретила меня не ласково. Мелкий холодный дождь, переходящий в снег, низкая облачность… Я вышел из вагона на платформу, вдохнул влажный, холодный воздух. Запах угольного дыма забивал все — я даже закашлялся. Варшавский вокзал, огромный и шумный, гудел голосами, стуком колес, шипением пара. И везде говорили по-русски! С оканьями, аканьями, северными напевами… Но по-русски.
Я остановился, оглядываясь. На мне было добротное, строгое пальто, шляпа-котелок, перчатки, в руках верная трость. Ничего кричащего, ничего, что выдавало бы могло меня выдать — я стремился к полной анонимности. При этом четко понимаю, что те, кому надо по должности — рано или поздно узнают о визите. Лучше, конечно, позже.
Через мгновение, словно из ниоткуда, передо мной появился человек. Невысокий, крепко сбитый мужчина лет сорока, одетый в добротный, но неброское полупальто темного сукна. Его лицо было бледным, безулыбчивым, а глаза, серые и острые, постоянно скользили по толпе, словно выискивая что-то знакомое. Единственное украшение на лице были маленькие усики, кончики которых глядели вверх. На голове — строгий котелок.
— Мистер Уайт?
— Да, это я, — ответил я по-русски.
Мужчина слегка приподнял котелок.
— Меня зовут Дмитрий Волков. Господин Пинкертон послал насчет вас телеграмму. Рад, что вы прибыли без приключений. Насчет багажа — я распорядился.
Он кивнул в сторону носильщика, который уже подхватил мой чемодан, и указал на выход. Мы пошли по платформе, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, рабочих, извозчиков.
Темный, полуоткрытый экипаж, с кожаными сиденьями, уже ждал нас у выхода. Две лошади, вороные, с густой шерстью, тяжело дышали в холодном воздухе, выпуская клубы пара. Волков открыл дверцу, и я забрался внутрь, носильщики, уложили багаж на задки.
К моему удивлению, Волков сам сел на козлы, чмокнул лошадкам. Мы выехали с вокзальной площади и тут же попали в пробку на Измайловском проспекте. Извозчики ругались, лошади ржали… Наконец, мы протиснулись между пролетками, прибавили ходу. Я крутил головой, пытаясь узнать город. Окончательное знакомство состоялось уже на Невском.
Проспект разворачивался передо мной, как огромный, торжественный свиток. Высокие, лепные фасады зданий, украшенные колоннами и барельефами, уходили в серое небо, теряясь в облаках. Зимние сады, чугунные ограды, величественные соборы с золотыми куполами, едва виднеющимися сквозь туман — все это дышало историей, неподвижной, монументальной красотой. По проспекту двигались элегантные экипажи, запряженные породистыми лошадьми, пешие прохожие, одетые в добротные пальто и шубы, спешили по своим делам. Среди них мелькали военные в шинелях, дамы в пышных платьях, студенты в форменных шинелях, даже извозчики в потертых тулупах. Городская жизнь кипела, но в ней не было той лихорадочной суеты, что присуща Нью-Йорку. Здесь все двигалось с достоинством, размеренно, словно подчиняясь невидимому ритму, заложенному веками.
— Мистер Уайт, — Волков обернулся ко мне, — вы приехали без охраны. Это очень опрометчиво. Вы очень богатый человек — вас могут похитить ради выкупа. Да и наша Охранка из Департамента полиции… Там тоже разные люди служат.
Я пожал плечами:
— Какие-то конкретные угрозы?
— Пока нет. Но возможности агентства в России ограничены. Так что…
Что ж, это было предсказуемо.
Спустя четверть часа, мы подъехали к гостинице Астория на Большой Морской. Это было величественное здание, выполненное в классическом стиле, с высокими окнами, лепниной и коваными балконами. У входа стоял швейцар в ливрее, который, увидев наш экипаж, открыл дверцу, крикнул гостиничного носильщика.
Внутри Астория поражала роскошью. Просторный вестибюль, мраморные полы, хрустальные люстры, позолоченные зеркала — все говорило о богатстве и вкусе.
Волков проводил меня до стойки регистрации, где меня встретил учтивый консьерж.
— Мистер Уайт, — произнес он на чистом английском. — Мы ждали вас. Номер готов.
Он передал мне ключ. Я забрал его, записался под своим именем в книги приезжих.
— Я буду в лобби каждый день в десять утра — Волков понизил голос — Если какие-то распоряжения или задания, готов исполнить. Платить мне не надо, все решается через наш лондонский офис.
— Что же… Это отлично! Задания будут.
Мы вместе поднялись на третий этаж. Портье открыл дверь, пропустил меня вперед. Номер был просторным, с высокими потолками, дорогой мебелью, широкой кроватью, а окна выходили… на Исаакиевский собор!
Вот теперь я почувствовал себя дома.
Глава 21
Золотой век николаевской России. Последние спокойные годы — впереди ад, боль и зубовный скрежет. Я смотрел на развод конных гвардейцев на Дворцовой площади, на все это золотое шитье, начищенные кирасы и передо мной разворачивалась шоу призраков. Почти все они умрут. Кто-то на русско-японской сгинет, многие на первой мировой. Оставшиеся разъедутся по миру или погибнут во время гражданской войны. Могу ли я что-то остановить трещины, что начали расползаться по фасаду «государственного здания»? Вот вопрос, который я задавал и задавал себе, глядя на церемонию.
Лошади, крупные, ухоженные, чеканили шаг, их копыта стучали по брусчатке мерным, глухим ритмом. Военный оркестр заиграл марш, и мощные звуки труб, барабанов, литавр наполнили площадь. Ряды кавалеристов выстраивались с филигранной точностью, каждый поворот, каждый маневр был отточен до совершенства. Это была мощь, облаченная в красоту, символ силы империи, ее величие. Я стоял и смотрел, чувствуя, как меня охватывает странное, почти мистическое чувство причастности к чему-то великому и уходящему.
После церемонии я направился на Невский проспект. Он был широк, многолюден. Здесь не было рекламных билбордов, светофоров, асфальта. Мостовая из деревянной шашки была мокрой, но плотной, под колесами экипажей она издавала глухой, упругий звук. Вывески магазинов, банков, ресторанов были выполнены витиеватым шрифтом, украшены золотом и эмалью. Я потихоньку начал привыкать к ятям и прочим фитам.
Дамы в кринолинах, с зонтиками от мороси, фланировали, держась за руки кавалеров. Гимназисты в форменных шинелях, с ранцами за спиной, шумно пробегали мимо. Разносчики с лотками, предлагающие пирожки, газеты, цветы, выкрикивали свои призывы. Жизнь кипела, бурлила, неся в себе какой-то особый, неспешный ритм.
Проехавшись пару остановок на конке, я сошел возле Аничкова дворца. Вагончик, запряженный парой лошадей, скрипел и позвякивал, его движение было медленным, но постоянным. Я прошел немного вперед принюхиваясь — меня меня привлек необычный аромат. Возле чугунной решетки сквера стоял разносчик, на спине которого висела большая медная бакла. Он продавал сбитень. Настоящий, зимний напиток. Я подошел, попросил кружку. Горячий, душистый, с мятой и медом, обжигающий губы, он согрел меня изнутри и прогнал дурные мысли про призраков.
Проголодавшись, я вспомнил вывеску рядом с гостиницей и направился в «Донон», на Большой Морской. Ресторан был шикарен: бархатные портьеры, хрустальные люстры, официанты во фраках, шуршащие полы. Здесь пахло дорогими сигарами, коньяком и изысканной едой. Я занял столик у окна, откуда открывался вид на улицу, и заказал стерлядь паровую и расстегай с визигой. Блюда, которые, как я знал, вскоре исчезнут из меню, станут забытыми реликвиями ушедшей эпохи. Стерлядь, нежная, тающая во рту, и расстегай с изумительной начинкой — были восхитительны. Не выпить под такое сто грамм белой — это было просто преступление против человечности.
За соседним столиком сидели двое господ в штатском, оживленно беседуя. Один, полный, с окладистой бородой, другой — худощавый, с нервными движениями. Их голоса были достаточно громкими, чтобы я мог расслышать обрывки фраз.
