Индульгенция 5. Без права на ненависть - Тимур Машуков
«Видар? Где ты?»
«Вышел от Его Величества. На выходе из приемной.»
Мысль шла с трудом, словно сквозь вату.
«Иди к Северным вратам внутреннего двора. Мы ждем у экипажей. Гвардейцы проводят.»
«Иду.»
Как по команде, двое стражников в черных латах с кровавыми акцентами императорской гвардии отделились от тени колонн. Безмолвные, как статуи, они встали по бокам, указывая направление лишь поворотом головы. Их присутствие, раньше бывшее просто частью дворцового антуража, теперь ощущалось как физическое давление. Каждый шаг отдавался эхом в слишком тихих коридорах. Я ловил на себе их бесстрастные взгляды — да, они знали. Знают все. И докладывают.
Машина с гербом Раздоровых стояла у самых ворот. Отец уже сидел внутри, его профиль в окне был резким и непроницаемым. Вивиан и Изабелла оживленно переговаривались, сидя напротив. Лицо Изабеллы все еще сияло от счастья и предвкушения обучения в академии. Вивиан выглядела спокойнее, но в ее глазах, встретивших мой взгляд, читалась тень понимания — она догадывалась, что мой разговор с императором был тяжелым.
— Видар! — радостно воскликнула Изабелла, когда я сел рядом с отцом. — Ну как? Все благополучно?
— Все решено, — ответил за меня отец, его взгляд скользнул по моему лицу, мгновенно считывая состояние. — Император подтвердил свое решение. Теперь — практические вопросы.
Он слегка постучал костяшками пальцев по перегородке, сигнализируя водителю.
— Нам нужно снабдить герцогинь всем необходимым. Пополнить гардероб, приобрести все для жизни и учебы. Отправляемся в «Версаль».
«Версаль» — не просто магазин. Это целый дворец роскоши в самом сердце аристократического квартала, место, где золото — самый дешевый металл, а цены могли сразить наповал даже видавших виды графов. Мысль о шопинге после кабинета Годунова казалась сюрреалистичной.
Машины поехали. Я молчал, глядя в окно на проплывающие мрачные фасады правительственных зданий, сменяющиеся затем яркими витринами торговых улиц.
Отец и Вивиан обсуждали детали обустройства, Изабелла восхищалась незнакомым городом. Я чувствовал себя чужим в этом разговоре, как призрак, застрявший между мирами — миром ледяного страха перед императором и миром… платьев.
Мы только въехали на широкую площадь перед сияющим мрамором «Версаля», когда коммуникационный браслет отца едва заметно завибрировал. Он нахмурился, поднес руку к виску. Его лицо стало еще суровее.
— Проклятье! — тихо выдохнул он, не предназначенное для других.
Затем добавил уже гораздо громче:
— Меня срочно вызывают обратно. Во дворец. Дело не терпит отлагательств.
Он повернулся к нам.
— Видар, остаешься с герцогинями. Поможешь им с выбором. Охрана будет рядом.
Его взгляд, брошенный на меня, был краток, но невероятно емок.
— Не подведи. И помни, о чем говорил император.
Отец вышел из экипажа, сел в другую машину и умчался прочь, оставив нас втроем под бесстрастными взглядами все тех же гвардейцев у входа в «Версаль».
Внутри нас встретил ошеломительный каскад света, запахов дорогой кожи, шелка, духов и чего-то неуловимого — аромата денег и избранности. Роскошь здесь была другой, нежели во дворце Годунова. Ярче, навязчивее, почти кричащей.
Изабелла ахнула, схватив сестру за руку. Вивиан лишь подняла бровь, но и в ее глазах зажегся азарт охотницы.
— Ну, Видар, — сказала она, обернувшись ко мне, и в ее голосе вдруг зазвенела игривая нотка, так непохожая на ту, что звучала в кабинете императора. — Ты теперь наш единственный кавалер и главный судья. Приготовься!
И началось. То, чего я в глубине души боялся больше, чем Теневых Гончих Пустоши. Шопинг с двумя ослепительными девушками, внезапно освобожденными от гнета ожидания и полными решимости оторваться по полной.
Мы миновали отделы мебели и фарфора, устремившись прямиком к храму тканей и кутюрье — залам вечерних туалетов.
Изабелла, как прекрасный мотылек, порхала между стойками, выхватывая платья самых невероятных цветов — от небесно-голубого до пламенеющего рубина. Вивиан двигалась медленнее, с достоинством, пальцы ее скользили по тяжелому шелку, бархату, оценивая фактуру и крой.
— Видар! Смотри!
Изабелла вынырнула из-за ширмы первой. На ней было платье цвета весенней зелени, легкое, воздушное, с россыпью крошечных жемчужин по корсажу. Она крутанулась, заставляя юбку взметнуться колоколом. — Я — как лесная фея?
Она была ослепительна. Юной, сияющей, полной жизни.
— Прекрасно, Изабелла, — пробормотал я, чувствуя, как предательски теплеют уши.
— Фея? Слишком легкомысленно для Императорского бала, — раздался спокойный голос Вивиан. Она вышла из своей примерочной.
Мир сузился до нее.
Платье, выбранное ею, было цвета глубокой ночи — черный бархат, но не мрачный, а сияющий, как усыпанное звездами небо. Оно облегало ее фигуру, подчеркивая каждую линию, а затем расширялось внизу мягкими волнами. Вырез был сдержанным, но безупречным, а на плечи был накинут шифоновый шарф цвета темного серебра, переливающийся при каждом движении. Никаких кричащих украшений — только тонкая серебряная нить с небольшим сапфиром у горла, повторяющим цвет ее глаз.
Она не крутилась. Она просто стояла. Царица ночи. Достоинство, власть и невероятная, сдержанная женственность.
— Ну? — спросила Вивиан, глядя прямо на меня. В ее глазах светился вызов и… азарт? — Кто красивее? Лесная фея или… Темная звезда?
Я открыл рот, но слова застряли у меня в глотке. Изабелла была прекрасным весенним цветком. Но Вивиан… Она была силой самой природы. Галактикой, заключенной в бархат. Она была той самой Пустошью, что манила и пугала одновременно — непостижимой, величественной, вечной.
— Это… несправедливое сравнение, — выдавил я наконец, чувствуя, как гвардейцы у входа в зал внезапно очень заинтересовались моим ответом. — Вы обе… невероятны. Но по-разному. Изабелла — это свет дня. А вы, герцогиня… — я запнулся, встречая ее пронзительный взгляд, — Вы — сама ночь. И в этом ваша сила.
— Ну, значит, я буду сиять на балу днем, а Вивиан — ночью! Так и быть, признаю ее победу… пока, — Изабелла надула губки, но беззлобно. Она снова скрылась за ширмой, очевидно, в поисках нового «доспеха».
Вивиан не отвела взгляда. Легкая, едва уловимая улыбка тронула ее губы.
— Ночь, говоришь?
Она сделала шаг ко мне, и запах ее духов — что-то холодное, как горный воздух, с легкой горчинкой полыни — смешался с ароматом бархата.
— А ты, Видар Раздоров, не боишься темноты?
Вопрос висел в воздухе. В нем было что-то большее, чем просто кокетство. Намек? Проверка? Или просто игра?
— После Карельской Пустоши? — я попытался ответить с той же легкостью, но голос слегка дрогнул. — Теперь темнота стала для меня…
