Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
Внезапно дверь распахнулась. Секретарь, бледный как полотно, протянул депешу, переданную из Шотландии, куда она была доставлена покетботом из штата Виктория в Британской Колумбии.
— От губернатора, — пробормотал Монктон, схватил ее пробежал глазами, а затем прочел вслух, голос его срывался:
— Срочно… Лондон… Комитет… Независимые старатели группы Барнса обнаружили богатейшие россыпи золота. Участок — заброшенная русская фактория Gorely Yar. Подпись — губернатор…
Телеграмма выпала из рук Монктона. Это был приговор. Настоящее золото нашли. Нашли независимые старатели, в том самом месте, о котором судачат кумушки всего Лондона, да что там — Лондона! Всей Англии! Судачат с подачи неуловимого Паттерсона. После публикации разоблачающего отчета Клэйборна об отсутствии золота на севера Аляски. После обвинений, выдвинутых против Комитета, в сокрытии истины. Все сошлось в одну оглушительную, сокрушительную какофонию позора.
— Предатели… — прошипел Чедли, глядя в пустоту.
Его лицо исказила гримаса ярости и бессилия. Он схватился за грудь, со стороны сердца. Из горла вырвался хрип. Лицо лорда снова побагровело. Он пошатнулся и рухнул на ковер, как подкошенный дуб, опрокидывая стул. Слюна вытекала из уголка рта. Апоплексический удар убил одного из самых влиятельных политиков Британской империи.
Монктон застыл в оцепенении, глядя на поверженного патрона и на депешу — материальное доказательство их краха. Крик секретаря, зовущего врача, казался доносящимся из другого измерения. Комитет по русским делам, созданный для того, чтобы разоблачить русскую аферу, был разгромлен. Не силой оружия, а силой лжи, подкрепленной вовремя подброшенной правдой.
Его карьере конец. Его ждало не награждение, а позорное расследование, обвинения если не в измене, то в чудовищной, катастрофической некомпетентности.
— Паттерсон… Барнс… Клэйборн… — бормотал он бессвязно.
Где была правда? Кто кого вел? Не зная о том, что всю его деятельность направлял русский вице-канцлер Шабарин, сэр Эверард Монктон, главный аналитик разведывательной службы Комитета по русским делам чувствовал лишь ледяное дуновение чужого, безжалостного расчета.
* * *— Это не может быть подлогом, Шабарин? — спросил император, с отвращением швыряя бумаги на стол.
— К сожалению, нет, ваше императорское величество, — сказал я, солгав лишь в первом слове. Я вовсе не сожалел о том, что приближенные царя оказались подонками.
— А ведь они на тебя все время мне доносили, Шабарин, — продолжал самодержец. — У меня полный ящик таких доносов. В чем только тебя не обвиняли эти господа. Даже в том, что ты осчастливил когда-то супругу управляющего Варшавской биржей… Скажу откровенно — меня это не интересует. Ты укрепляешь трон, а следовательно — всю империю. Ты защитил меня и мою семью от этих «революционеров». А что касается твоих грехов — действительных и мнимых… Сказано — кто сам без греха, пусть бросит камень… Об этих, можешь больше не беспокоится… Суд разберет их грехи и вынесет справедливый вердикт… Что касается тебя… Жалую титулом канцлера Российском империи!
Я лишь поклонился. Покидая Зимний дворец, я вдруг почувствовал, что пройден важнейший этап всей моей жизни. Причем, не только той ее части, которую я провел в XIX веке. И ощущение это завершенности, было хоть и хрупким, но, черт побери, приятным.
Вернувшись в свой кабинет в здании Особого комитета, я с удовольствием поставил подпись в многостраничном документе. Это был проект «Договора о пересмотре условий торговли и мореплавания в Балтийском и Черном морях, а также о признании зон российских экономических интересов». Текст был сухим, юридически безупречным, но за каждым пунктом стояли недели напряженной работы, начавшихся сразу после демонстрации на полигоне ИИПНТ и окончательно завершенной сейчас, в конце весны.
Договор был весьма выгоден России, ибо означал отказ от признания унизительных статей, предлагаемых державами антирусской коалиции, в рамках так называемого «Парижского трактата о нейтрализации Черного моря».
Россия окончательно закрепляла свое право иметь на всей акватории этого водоема Военно-морской флот и базы, значительные таможенные льготы для русских товаров на ключевых рынках двух империй, признание преобладающего влияния России на Балканах — фактически, зеленая улица для поддержки славянских восстаний против Османской империи, уступки в Средней Азии, укреплявшие русские позиции на Востоке, секретные протоколы о делимитации сфер интересов на Тихом океане.
Понятно, что это пока проект, но Британия и Франция никуда не денутся, подпишут. Добровольно? Как бы не так. Наполеону III сейчас не до бодания с Россией. Ему бы не потерять корону, а заодно и голову, после резни, которую его солдаты устроили в Марселе. Этот город до последнего отбивали моряки русской эскадры, вместе с алжирскими пиратами.
И вынуждены были оставить город «под давлением мировой общественности», увозя раненых и семьи марсельцев, оказавших сопротивление правительственным войскам. Луи Бонапарту пришлось оправдываться перед французским народом, объясняя зверства солдатни «необходимостью освободить Марсель от русской оккупации».
Объяснения не помогли, в империи галлов назревала очередная революция. Французский поэт Теофиль Готье перевел стихотворение Константина Симонова, которое я вынужден был присвоить. Только он заменил в нем слово «француз» на слово «солдат».
Если ты солдату с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем, —
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Помолчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть солдата убил твой брат,
Пусть солдата убил сосед, —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
В Британии дела не лучше. Мало того, что гордые сыны Туманного Альбиона вынуждены были бросить свои корабли в устье Дуная, убегая из Крыма. Мало того, что они получили болезненный отлуп под Питером, на Балканах и Пиренеях. Мало того, что Джованни Корси запутал их в политико-дипломатических играх с «банкирскими домами» Италии.
Так теперь моя информационно-психологическая операция, под названием «Золото Маккензи», и вовсе поставила их на колени финансовым крахом на бирже, который я «заполировал» технологическим шоком, пережитым Паллизером с присными во время демонстрационных испытаний на Балтике.
Теперь все они приедут в Санкт-Петербург на международную конференцию, как миленькие. Приедут, чтобы поклонится нашему императору, признать свое поражение и положение Российской империи как подлинной сверхдержавы.
Разумеется, к конференции этой следовало подготовиться. Имперская столица должна ослепить иностранцев не только роскошью своих дворцов и пышностью царских церемоний, но прежде всего — технологическим превосходством.
Электрическое освещение на Невском и Дворцовой площади, новехонькие трехэтажные архимагазы с эскалаторами. Показ коллекций одежды и аксессуаров фирмы «Две Лизы», которые навсегда закрепят за Питером славу мировой столицы мод.
Катание на электрокатерах по каналам и рекам. Открытие Эфирной башни Ефимова — первого в мире радиотранслятора — через которую из Финляндии примут даже не сообщение, а… целую арию из оперы «Русские на Луне», написанную Чайковским по повести князя Одоевского. Причем, арию исполнит певица, находящаяся в Гельсингфорсе.
И это далеко не все сюрпризы, которые я задумал.
* * *Лондон встретил «Молнию» не туманом, а промозглым, мелким дождем, превращающим копоть и грязь города в липкую, серо-черную пасту. Вест-Энд сиял огнями клубов и театров, но «Молния» свернул к Уайтхоллу, где мрачные громады правительственных зданий в стиле неоклассицизма должны были подавлять своим величием.
