Дух экстаза (СИ) - Greko

«Неужели мы сейчас создаем лекала, по которым будет строиться будущее американское кино?» — с гордостью подумал я.

— Нам нужна актриса на главную роль, — продолжил свою мысль Портер. — И поверь, ее выбор — это будет непросто.

… Насколько захватывающим и интересным может стать создание сценария, насколько нудным и выматывающим являются сами съемки. В кинопроизводстве нет ничего более скучного. Непосвященному кажется, что съемки — это сплошной праздник. Ему и невдомек, какая поразительная разница заключена между тягучим процессом и эффектным результатом. Внешне для него все выглядит какой-то кустарщиной, будто режиссер, как сапожник, забивает в подошву гвозди один за другим в виде указаний актеру. Массовка мается в ожидании. Техперсонал — дремлет. Непричастные, вроде меня, но допущенные на площадку изнывают от тоски. А режиссер знай себе командует актеру, занятому в сцене: «Повернись!», «Замри!», «Встань в пол-оборота!» И так много раз подряд.

Вот он вдруг командует «Action!»[3] Все оживляются в надежде на чудо. Но ничего внешне особого не происходит. Оператор начинает крутить ручку со скоростью, позволяющей зафиксировать 16 кадров в секунду. «Стоп, снято!» Все возвращается к прежнему дремотному бытию.

Нет ничего интересного ни в съемочной площадке, ни в инструктаже актера.

Площадка — одно название. Небольшой дощатый помост, немного приподнятый над землей с помощью брошенных на нее брусьев, на одном из моих участков в Голливуде. Задний план — светлые синие, зеленые или желтые экраны. Хорошо хоть солнце — величина практически постоянная, и можно солидно сэкономить на освящении.

(павильон для съемок 1908 г., оборудованный на крыше дома)

Инструктаж — монотонный бубнеж режиссера, объясняющего актеру прописные истины день ото дня.

— Ты пойми, Салли, — каждый съемочный день вколачивал Портер в голову выбранной на главную роль старлетки из местного театра. — Забудь ты о сцене. Нету здесь сцены, и репликами ты роль не вытянешь! Прекращай заламывать руки или закатывать глаза. Мне нужно, чтобы ты лучше не доиграла, чем переиграла.

Актриса, кареглазая миловидная шатенка (голубоглазая не годилась, потому что, как объяснил мне Портер,на ортохроматической пленке такая радужка теряла цвет и превращалась в инфернально белую) слушала стоя. Сесть нельзя — платье помнется. Вот она и стояла целый день, пока для нее не сколотили нечто вроде стоячего кресла, позволявшего немного расслабить спину и ноги. Сейчас она не играла — ее глаза выражали подлинную муку.

— Ну-ка, не меняй выражения лица! — вдруг заорал Портер. — Оператор, попробуй сделать крупный план!

Я спрятался в темном углу, чтобы скрыть обуревавший меня испанский стыд.

«Почему улыбка не сходит у Изи с лица, пока он не занят в съемках? Чего-то я не понимаю».

… Монотонность процесса несколько скрасил выезд на натурные съемки в пустыню Невада. Не то чтобы стало веселее — скорее драматичнее. Мы чуть не потеряли Изю.

Он мужественно вытерпел бритье наголо — согласно нашему сценарию, условный Саид превращался в главного героя, а условный Сухов — в вечно злого, но верного товарища, всегда вовремя приходившего на помощь. Столь же бестрепетно Айзик позволил запихнуть себя в вырытую за ночь яму и засыпать песком по шею.

Дальше начался ад.

То камера не хотела работать из-за жары от палящего солнца. То тени не так падали. То требовалось срочно поправить и без того толстенный слой грима на лице нещадно потевшего несчастного Изи. То нужно было отлепить от шоколадного сиропа на голове, изображавшего кровь, слишком густо налипших мух.

У Изи начали закатываться глаза от теплового удара.

— Так снимем! — орал фанатик Портер. — Так даже лучше будет смотреться, если он потеряет сознание.

— Откапывайте! — зарычал я в ответ.

Обиженный режиссер убрался под зонтик пить прохладную Кока-Колу из импровизированного переносного холодильника, бормоча себе под нос «пропал съемочный день». Потерявшего сознание Айзика срочно вынимали из ямы.

— Что будем делать? — этот вопрос напряг всю группу.

— Давайте вкопаем бочку с водой. Сделаем крышку с вырезом для шеи и засыплем ее песком, когда мистер Блюм залезет в эту емкость, — предложил один из техников.

На следующий день попробовали. Все получилось.

Вернее, все, да не все. Когда просмотрели отснятый материал, все приуныли.

Мы уселись в снятом на время небольшом кинозале в нетерпеливом предвкушении. Погас свет. Затрещал проектор. На экране один кадр стал сменяться другим.

Пленка закончилась. Снова вспыхнул свет. Все присутствующие при просмотре растерянно переглянулись.

— Что-то не то, — еле слышно произнес оператор.

— Мешанина какая-то, — согласился с ним я. — Быть может, поможет монтаж?

— Это и был предварительный монтаж, — обиженно откликнулся Портер.

— Почему тогда получился набор рваных кадров. Дальний план, крупный план. Никакой… эээ…

— Повествовательности? — подсказал режиссер.

— В яблочко! — обрадовался я тому, что он меня сходу понял.

— А что мы можем? — взвился оператор. — Неподвижность камеры — что с этим поделать⁈ А начну снимать с ручной, картинка будет дергаться.

Камера, как я уже успел убедиться, действительно устанавливалась строго в одном месте. Потом ее переносили и съемку повторяли. Выходило мучительно долго, и, главное, итог получился совсем не тот, которого хотелось.

— Давайте думать! — подбодрил я группу. — Вы же профи.

Все тут же принялись внимательно изучать свой маникюр. Я разглядывал лица с опущенными глазами и мучительно искал выход. Меня внезапно озарило решение нашей проблемы, и следы этой внутренней ментальной вспышки отразились на лице. Вся группа на них обратила внимание. Позабыв о своих ногтях, уставилась на меня. Тоску в глазах каждого сменила алчность — словно речь не о технической стороне съемки, а о распределении дивидендов на заседании директората компании.

— Ну же, Баз! — первым не выдержал Портер. — Мы же видим, что ты что-то придумал.

— Рельсы!

— Причем тут рельсы? — искренне удивился Изя, хватаясь за отсутствующие волосы на голове.

Который уже раз он пытался почесать затылок или взлохматить шевелюру — и который раз недоумевал, когда пальцы сталкивались с голой, как бильярдный шар, головой. В такие моменты он становился особенно смешным — по-жабьи пучил глаза. Никто не мог удержаться от смеха. Но только не сейчас. Все напряженно ждали моего ответа.

— Мы положим на песок рельсы. На них поставим тележку с камерой и оператором. Медленно двигая тележку со скоростью идущего человека, мы получим наплыв камеры на лицо Айзека, завершив съемку крупным планом.

— Гениально! — выдохнул Портер. — Камера заменит глаза актера.

— Больше в яму не полезу! — заверещал Изя, покрываясь нездоровыми каплями пота.

— Полезешь! — отмахнулся я. — Куда ты денешься!

… Быстро выяснилось, что запас новаторских технических идей, исходящих от меня, весьма скуден. Конечно, приятно купаться в восхищенном одобрении всей съемочной группы. Но столь же неприятно ощущать исходящее от нее разочарование. В общем, я сбежал со съемок заниматься будущим съемочным павильоном «Найнс энд Блюм бразерс индастри» и домом-кораблем.

Интересное решение этой проблемы выдал проф Эбинезер, соскучившийся по моим чекам. Когда я по памяти воспроизвел набросок дома в Зарядье, где случилась битва с ворами, он тут же сделал мне предложение, от которого отказался бы только последний лопух:

— Зачем вам два объекта, мистер Найнс, когда можно совместить? Да, парящие как бы в воздухе горбатые мостики между двумя палубами-галереями дома — это сложное архитектурное решение, требующее долгих и тщательных инженерных расчетов. Зачем они? Просто установить вертикальные подпорки, а квартиры вашего дома-корабля, выходящие во внутренний двор, превратить в офисы и технические помещения. И все убрать под крышу из стекла. Конфетка получится!