Герберт Уэллс - Невидимка

На половине лестницы стоял полковник Эдай, адресат Кемпова письма и начальник бордокской полиции. Он в немом изумлении смотрел на внезапное появление Кемпа, за которым следовало удивительное зрелище пустой одежды, метавшейся в воздухе. Он видел, как повалили Кемпа, как он опять встал на ноги. Видел, как Кемп пошатнулся, бросился вперед и опять упал как подкошенный.

И вдруг его самого что-то ударило. Ударило «ничто». Казалось, будто на него прыгнула огромная тяжесть, чья-то рука сдавила ему горло, чье-то колено уперлось ему в живот и он стремглав слетел с лестницы. Невидимая нога ступила ему на спину, и послышалось мчавшееся с лестницы шлепанье босых ног; два полицейских в передней что то крикнули и бросились бежать. Наружная дверь захлопнулась с оглушительным шумом.

Он приподнялся и сел, выпучив глаза. С лестницы пошатываясь сходил Кемп, растрепанный и запыленный. Одна щека его побелела от удара, из губ сочилась кровь: в руках он нес красный халат и другие туалетные принадлежности.

— Боже! — крикнул Кемп. — Ну, будет теперь потеха! Он бежал!

XXV

Травля Невидимого

Сначала Кемп говорил слишком бессвязно, чтобы Эдай мог понят только что происшедшее с такою быстротою.

Она стояли на площадке. Кемп все еще держал на руке странные одежды Гриффина и торопливо рассказывал. Через некоторое время Эдай начал, однако, кое-что понимать.

— Он помешан, — говорил Кемп, — он бесчеловечен. Это один голый эгоизм. Ему дела нет ни до чего, кроме собственной выгоды и собственной безопасности. Нынче утром я выслушал целую историю самого грубого эгоизма. Он калечил людей. Будет убивать, если мы ему не помешаем. Создаст панику. Ничто его не остановит. Теперь он на воле — бешеный!

— Его надо поймать, — сказал Эдай. — Это несомненно.

— Но как? — воскликнул Кемп, и тотчас в голове его закишели планы: — Вам надо принять меры сейчас же: привлечь к этому делу все население, не дать Гриффину оставить наших мест. Раз он бежит отсюда, он пойдет калечить и убивать по всей стране. Он мечтает о царств террора! О царстве террора, слышите? Вам надо учредить надзор по всем железным дорогам, по всем проселкам, на всех пароходах. Войско должно помогать. Телеграфируйте о помощи. Единственное, что может его здесь задержать, это надежда выручить свои записные книги, которые он очень ценит. Я расскажу вам: в вашем полицейском участке содержится некий Марвель…

— Знаю, — сказал Эдай, — знаю. Книги-то, — да. Но ведь бродяга…

— Бродяга отрицает, чтобы они у него были; но он говорит, что они у него. Вы должны сделать так, чтобы не дать ему возможности ни питаться, ни спать; день и ночь весь край должен быть настороже. Пищу надо запирать и прятать, чтобы он не имел к ней доступа. Дома также запирать крепко-накрепко… Дай нам Бог холодные ночи и дожди!.. Вся округа должна тотчас приняться ловить его, ловить, пока не поймают. Говорю вам, Эдай, он — гибель и бедствие, он страшно опасен: если его не схватят и не запрут, один Бог знает, что может произойти. Страшно и подумать!

— Что же еще нам делать? — спросил Эдай. — Мне надо тотчас отправляться и начать все устраивать. Но почему бы и вам не пойти со мною? Да, пойдемте-ка! Пойдем и соберем нечто в роде военного совета, призовем на помощь Гоппса и железнодорожное начальство. Пойдемте и расскажите мне все по дороге. Что же еще мы можем сделать?… Да бросьте эту дрянь!

Через минуту Эдай уже сходил с лестницы, а за ним Кемп. Они нашли наружную дверь отворенной, а за нею двух полицейских, глазевших в пустое пространство.

— Удрал, сэр, — сказал один из них.

— Нам тотчас нужно отправиться в центральное отделение, — сказал Эдай. — Сходите, кто-нибудь, за извозчиком и пошлите его нам навстречу, да поживее. Ну, Кемп, еще что же?

— Собак, — сказал Кемп, — достаньте собак: они его не видят, да чуют. Достаньте собак.

— Ладно, — сказал Эдай. — Это между нами, но тюремному начальству в Гальстиде известен один человек, у которого есть ищейки. Собак, значит. Еще что?

— Помните, — сказал Кемп, — его пища видна. Когда он поесть, его пища видна, пока она не усвоится организмом. Поевши, он должен прятаться. Надо искать везде, обыскивать каждый куст, каждый укромный уголок. И всякое оружия, все предметы, которые можно обратить в оружие, надо прятать. Подолгу носить с собою такие вещи он не может. Все, что может попасться ему под руку, и чем он может драться, надо спрятать.

— И это ладно, — сказал Эдай. — Поймаем его, погодите!

— А по дорогам… — начал Кемп и запнулся.

— Ну? — сказал Эдай.

— Толченого стекла… Я знаю, это жестоко… Но подумайте только, что он может сделать!

Эдай со свистом втянул воздух между зубами.

— Это уж что-то того, — сказал он, — будто не по чести… Уж и не знаю, право… Велю все-таки приготовить; если он зайдет слишком далеко…

— Говорю ж я вам, он стал совсем бесчеловечен, — оказал Кемп. — Я также уверен, что он установит царство террора, — когда оправится от волнения своего теперешнего побега, — как в том, что говорю с вами. Единственная наша надежда — опередить его. Он порвал все связи с людьми. Пусть кровь его падет на его собственную голову!

XXVI

Убийство Уинстида

Невидимый, должно быть, вырвался из дома Кемпа в состоянии слепого бешенства. Маленький ребенок, игравший у ворот Кемпа, был поднят на воздух и брошен на землю с такой силой, что нога у него оказалась сломанной, после чего Невидимый исчез на несколько часов из области человеческих восприятий. Никто не знает наверное, куда он девался и что он делал. Но легко вообразить себе, что он бежал по зною июльского полудня на холм и дальше, на открытые дюны, за Порт-Бордок, в отчаянии и бешенстве на свою превратную судьбу и, усталый и измученный, нашел приют в кустарниках Гинтондина, где и укрылся, чтобы принести в порядок свои крушившиеся замыслы против рода человеческого. Вероятно, он именно там избрал себе приют, потому что там обнаружилось его присутствие часа в два того же дня зловеще-трагическим образом.

Нельзя с точностью определить, в каком он был во то время настроении и какие строил планы. По всем вероятиям, он был почти до экстаза взбешен предательством Кемпа; и хотя мы можем понять мотивы, которые повели к этому обману, но все же можем себе представить и злобу, возбужденную такой неожиданностью, и даже отчасти сочувствовать ей. Может быть, к нему вернулось нечто в роде того тупого недоумения, которое он испытал во время приключений в Оксфорд-Стрите, так как на содействие Кемпа в своей зверской мечте о терроризации вселенной он, повидимому, возлагал большие надежды. Как бы то ни было, он исчез из сферы человеческих наблюдений около полудня, и ни одно живое существо не знает, что он делал до половины третьего. Для человечества это было, может быть, очень счастливо, но для него самого такое бездействие имело роковые последствия. В это время принялось за дело постепенно возраставшее количество людей, всюду рассеянных по округе. Утром Невидимый был еще просто сказкой, пугалом; к полудню, благодаря, главным образом, составленной в самых кратких выражениях прокламации Кемпа, он обратился уже в реального врага, которого следовало бить, схватить и уничтожить, и весь край начал снаряжаться с неимоверной быстротою. Даже в два часа Невидимый все еще мог спастись, забравшись в поезд железной дороги; но после двух часов это стало невозможным: пассажирские поезда всех линий на пространстве большого параллелограмма, между Соутэмптоном, Винчестером, Брайтоном, Горшамом шли с запертыми дверями, а движение товарных поездок прекратилось почти совсем. По большому кругу миль в двенадцать, центром которого был Нордик, дороги и поля обходили кучки людей, человека по три, по четыре, с ружьями, дубинами и собаками.