Одержизнь - Анна Семироль
– Веточка говорила, что малышка нашла мёртвую…
– Не мёртвую, – перебивает его воспитанник. – Мёртвой она стала после того, как ранила Амелию клювом в ладонь. Веснушка её в руки брала.
Ксавье поражённо молчит, глядя на рисунок. Переводит взгляд на виновато притихшего Жиля.
– Почему ты говоришь мне об этом только сейчас? – жёстко спрашивает он у подростка.
Мальчишка резко вскакивает с дивана и направляется в сторону лестницы на второй этаж.
– Жиль!
Окрик Ксавье заставляет его обернуться.
– Потому что только сейчас ты с нами, – с упрёком отвечает Жиль и уходит, оставляя священника в одиночестве.
На рассвете Вероника Бойер просыпается с чувством, будто пропустила что-то важное. Она с тревогой вглядывается в лицо безмятежно спящей Амелии, переводит взгляд на сидящего у окна понурого Жиля. Нет, не это…
Стучат по ступенькам босые пятки, распахивается входная дверь. Подол ночной рубашки цепляется за металлическую завитушку решётки, ткань с треском рвётся. Вероника беспомощно охает. И этот звук заставляет Ксавье Ланглу, закрывающего за собой ворота, поднять голову и оглянуться.
Воспоминание яркое, обжигающее, словно стыд: он стоит и смотрит, как Вероника в мужской рубашке и брюках быстро поднимается по склону от Орба к дороге через мост близ дома Каро. «Она попрощается с малышкой, а я пока отгоню лодку чуть выше по течению. И дождусь её…»
– Ксавье, подожди! – Голос тихий, молящий.
Она налетает на него маленьким вихрем, задев плечом створку ворот. Подпрыгнув, обнимает за шею. Такая тёплая, пахнущая сном и домом. Такую хочется обхватить, вжать в себя, спрятать и носить под сердцем. В самом центре себя.
– Всё хорошо, Веточка. Я вернусь вечером, после мессы, – шепчет Ксавье Ланглу в прикрытое спутанными пшеничными прядями ухо. – Мне надо кое-кого навестить. Это нужно для нас. Я потом расскажу. Отпускай, родная. Всё, всё…
Он поднимает её, подхватив одной рукой, доносит до дома, ставит босыми ногами на ступеньки, бережно берёт её лицо в ладони, целует прикрытые глаза. Маленький ритуал. Он всегда так делает, когда прощается. Вероника поправляет воротник его рубахи и улыбается:
– Я успела. Теперь всё точно будет хорошо, да?
– Да. Беги наверх, заберись под одеяло, обними подушку крепко-крепко. Я приснюсь. Только помни…
– Не оглядываться, – кивает Вероника и послушно возвращается в дом.
Грусти нет. Ритуалы всегда успокаивают юную мадам Бойер. Дом дышит уютным утренним сном – самым тонким, самым сладким. Жиль спит в кресле, Амелия в своей любимой манере раскинула руки, заняв половину большой кровати. Вероника ложится рядом с ней, вдыхает слабый запах церковных благовоний, оставленный рубашкой Ксавье.
«Я в середине тебя. А ты – середина меня», – думает она и улыбается.
За завтраком в дверь дома Бойер стучат, и Ганна, шелестя юбками и ворча, торопится открыть.
– Папа? – оторвавшись от каши с первой клубникой, вопрошает Амелия.
– Мы кого-то ждём в такую рань? – хмуро обращается к Веронике Жиль.
Ганна заглядывает в гостиную, и по её смуглому лицу сразу понятно, что на пороге гости, которых не ждали.
– Вероника… Мадам Бойер, – тут же поправляется нянька. – Там вас спрашивает врач из госпиталя, месье Шабо. С ним ваш доктор месье Ламонтань.
Вероника промокает губы салфеткой, встаёт из-за стола.
– Странно. Может, Ксавье их позвал? – говорит она и спешит в вестибюль.
Оба доктора вежливо дожидаются её у двери. Ботинки пожилого Люсьена Шабо мокры от утренней росы, он растирает кисти тронутых артритом рук так, будто ему зябко. Тридцатипятилетний скуластый брюнет Франсуа Ламонтань с интересом рассматривает репродукцию «Девочки на шаре» Пикассо на освещённой солнцем стене вестибюля.
– Доброго утра, месье Ламонтань, месье Шабо, – лёгким полупоклоном приветствует их Вероника. – Прошу, проходите.
– Доброе утро, мадам Бойер, – вежливо улыбается Ламонтань. – Мы с коллегой сожалеем, что нарушили ваш покой без предупреждения. Срочное дело.
– Что-то насчёт Амелии? – напряжённо спрашивает Вероника.
– Видимо, да, – отвечает доктор Шабо. – Мадам Бойер, нам необходимо поговорить с вами и вашей дочерью. Вчера в госпиталь доставили более трёх десятков детей с точно такими же симптомами, как у мадемуазель Амелии.
Вероника бледнеет.
– Пройдёмте в кабинет моего отца, месье, – предлагает она докторам. – Амелия заканчивает завтрак. Я провожу вас и приведу её.
– Всё, мадемуазель Каро, можете одеваться.
Доктор Ламонтань вежливо улыбается, протягивает девочке платье. Амелия сердито зыркает на него, подтягивает трусы чуть ли не до подмышек и прячется за Веронику. Врачи отходят к окну, вполголоса обмениваются несколькими фразами. Шабо кивает, Ламонтань разводит руками.
– Прошу прощения?.. – окликает их встревоженная Вероника.
– Да, мадам Бойер, извините. У нас с месье Шабо своего рода консилиум. Ситуация, сами понимаете, весьма нестандартная.
– Понимаю, – нервно отвечает молодая женщина, помогая Амелии надеть платье и ловко шнуруя лентой корсаж. – И меня это волнует куда больше, чем вы думаете. Вы что-то выяснили? Что дал осмотр моей дочери?
Люсьен Шабо прячет скрюченные пальцы в карманы поношенной куртки, склоняет голову к плечу.
– Мадам Бойер, всё как и в прошлый раз, – успокаивающим тоном начинает он. – На вид ваша дочь абсолютно здорова. Здорова соматически.
– Телом, – поясняет Ламонтань.
– Именно. Тогда, в госпитале, я думал о самом плохом – опухоли в голове девочки. И не решился озвучить свою гипотезу. И правильно сделал. Когда вчера ко мне повалили испуганные родители, таща спящих или полусонных после приступа детей, я исключил вариант опухоли у Амелии полностью.
Вероника внимательно слушает. Дочь стоит рядом, обхватив её руками за талию и спрятав лицо у матери на животе. Всё время, пока её осматривали доктора, она пыталась что-то им рассказывать, и Веронике пришлось несколько раз её одёрнуть. И теперь Амелия молчит и дуется.
– Я выдвинул версию о массовом психозе, – вступает в беседу Ламонтань. – Или гипнозе, но здесь одно «но»: невозможно загипнотизировать одновременно три с лишним десятка человек, находящихся вдалеке друг от друга. Дети, поступившие в госпиталь, живут в самых разных районах города. Значит, остаётся версия отравления неизвестным веществом. Что-то психотропное.
– Простите, что? – оторопело переспрашивает Вероника.
– То, что проникает в мозг ребёнка, заставляет тело совершать неподконтрольные движения и вызывает галлюцинации, – терпеливо объясняет Франсуа Ламонтань.
Люсьен Шабо качает головой, грозит пальцем:
– Нет, уважаемый коллега, нет и ещё раз нет! Из известных с древности веществ ни одно не способно заставить разных людей видеть и говорить одно и то же! Это что-то принципиально новое. Возможно, микроспоры. Вероятно, вирус. Мадам Бойер, я считаю, что в заново рождённом мире могло появиться нечто неизвестное. И дети оказались восприимчивее всех.
Амелия чуть поворачивает голову, косится на врачей одним глазом и обиженно заявляет:
– Ничего-то вы не понимаете. Это одержизнь. Сами
