Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев
— Попробуй слог «аль» — загадочно посоветовал шейх напоследок, — Очень много слов в нашем языке начинаются именно с «аль», не так ли?
И шейх ушёл, оставив меня в полном недоумении. Причем тут слог «аль», зачем мне слог «аль»?
Я вернулся к больному ребенку, сел рядом с ним, и принялся повторять — «аль, аль, аль»… Конечно, ничего не произошло.
— Чего ты хочешь, джинн? — спросил я, — Чего? Cкажи мне, и я дам тебе.
Но мальчик молчал.
Наступила ночь, и домой вернулись Зейнаб и Фатима, помолившись, они легли спать на женской половине пещеры, отгороженной деревянной перегородкой.
В пещере воцарилась тишина, только слышалось тяжелое дыхание умирающего, да еще странные шорохи и шёпоты бродили по углам жилища, будто сгущаясь, иногда становясь громче, а иногда совсем замолкая.
Я не спал. Мне вдруг подумалось, что если я усну — то совсем уже не проснусь, потому что джинн заберет все мои силы во сне, и я умру. Я просто сидел и смотрел на Эльсида.
А потом понял, что тянуть время дальше нет смысла. Мое промедление лишь терзает этого ребенка, его несчастную родню и меня самого.
Так что я дал Эльсиду напиться воды в последний раз, прочел короткую молитву, а потом так тихо, как только мог, достал из ножен мой кинжал. Я не выдержу еще одного дня в этой пещере, это было очевидно. А значит, мне придется все закончить прямо сейчас. И потом я уйду, чтобы не смотреть в глаза матери мальчика Зейнаб и его сестренке Фатиме.
Глава 19: Про имена и намерения джиннов
Однако моя рука так и не поднялась, чтобы лишить ребенка жизни.
Наверное Садат был прав — я слишком мягкосердечен, слишком труслив, чтобы быть шаэлем. И путь за пределы добра и зла, за границы человеческого, где сокрыты истинные вершины духа — закрыт для меня…
Кинжал выпал из моей руки на циновку, и сам я не заметил, как уснул. Я боялся спать здесь, в этой проклятой пещере, но усталость взяла своё.
И мои сны были лихорадочными и странными. Во сне я увидел маму — но не тогда, когда её убивали, а в другое время — когда она была еще жива. Мама улыбалась мне, она обняла меня. Потом к ней в опочивальню пришёл мужчина, я думал, что это мой отец, но это был не он, не Джамал Верблюжатник. Вместо папы к моей матери явился шейх, и он взял её прямо на моих глазах…
Во сне я почему-то обрадовался. Мой отец Джамал был слаб, а шейх — сильный, святой мудрец. Пусть лучше он будет мне отцом! Пусть будет моей маме мужем.
Даже во сне, в жару и лихорадке, которые постепенно овладевали мной, я удивился — ведь я впервые за последние восемь лет видел не смерть моих родных и близких, а наблюдал нечто совсем другое. В этом моем сне не было ни предсмертных криков, ни крови, ни золотой крылатой девы, ни даже чернобородого командира из секты «Алиф».
И тогда я понял, что всё изменилось…
В моем сне вдруг наступила темнота, будто я ослеп. И в этой темноте прозвучал слог джахарийского языка, которому соответствует тринадцатая буква — «ККИ».
ККИ.
ККИ.
ККИ.
Я проснулся неожиданно, будто меня окатили ледяной водой, хотя меня никто не будил — был самый глухой час ночи, женщины спали, а Эльсид тяжело дышал на своей верблюжьей подстилке. И в голове у меня звучал тринадцатый слог — ККИ — он эхом отдавался у меня в ушах, даже после пробуждения.
Всё вдруг сложилось в моем сердце — как-то само, разом. Я тогда не знал, вмешался ли это шейх в мои сны, или то было откровение Отца Света, или же мое сердце само додумалось до разгадки, пока я спал.
Я понял, что шейх имел в виду и как он лечил людей в городе. Он их на самом деле не лечил. Что он сказал мне в ту ночь в Долине Крови? Он сказал: «Я заберу себе твои страхи, Ила». И также было и с болезнями — шейх не лечил их. Он их брал на себя, забирал из тела больного в свое тело. И поскольку тело шейха было свято — оно уничтожало любую болезнь. Но чтобы уничтожить болезнь — её нужно сперва взять себе, переболеть ей. Именно это и делал шейх. Брал на себя чужие болезни, а потом исцелял их за один миг, уже в себе самом.
Так я понял, что мне предстоит сделать.
А Эльсид пробормотал, так тихо, что мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы расслышать:
— Норка. Муха. Жить. ВОПЛОЩЕНИЕ. Мальчик.
И вот тогда мне открылась великая тайна джинна.
— Я знаю, чего ты хочешь, джинн, — прошептал я Эльсиду, — Ты хочешь жить. Воплотиться. Получить тело. Ведь вы, джинны, его лишены в своем обычном состоянии. Вот почему ты залез в этого мальчика, в Эльсида. Ты не желал никому ничего плохого, но ты жаждешь жить, и ты не умеешь жить иначе, кроме как захватив кого-то. Это твоя природа. Злой Творец создал тебя таким!
Эльсид вдруг задрожал всем телом, а жар от него пошёл такой, что я отшатнулся.
— Ше, — страстно пробормотал Эльсид, — Ше!
«Ше». Двенадцатая буква джахарийского алфавита.
Но Эльсид ведь неграмотный, откуда ему знать букву «ше»?
— Я…
Мой горловые связки свело от страха, но я, помолившись про себя, сумел взять их под контроль.
— Я предлагаю тебе другое тело, джинн, — проговорил я, тихо, но твердо, — Смотри, этот ребенок совсем слаб. Ты убиваешь его, джинн. Как же ты будешь жить, если Эльсид умрёт? Умрёт мальчик — умрешь и ты. Ты развоплотишься. Поэтому я тебе предлагаю другое тело — мое собственное. Смотри, я уже не ребенок, я взрослый мужчина, мюрид святого шейха и сильный шаэль. Я родич джиннов! Здесь тебе будет удобнее. Войди в меня, джинн. Оставь Эльсида, и войди в меня. Вот он я. Пристанище для тебя. Я предлагаю себя тебе в пищу, вместо этого несчастного мальчика.
И в тот высший миг мне стал ясен смысл слов шейха о готовности к смерти. О той свирепой решимости, которая у тебя не в уме, а в самом сердце, о той готовности умереть, но сделать, которая течет в твоей крови!
Я теперь не боялся, возможно впервые в жизни, мною
