Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна

Но не мешает обратить внимание на родственные связи с Веберами, например. Штайн может приходиться Герхарду дальним родственникам. «Может, я прослушаю этого Герхарда?» «Сколько энтузиазма!» — усмехнулся Шелтон. «Прослушаешь. Но в следующий раз. Сейчас возвращаться нельзя. Себя. Слишком подозрительно, если он дважды за день в нашем присутствии потеряет сознание. Даже простой человек заподозрил бы что-нибудь, а уж стратег, пусть и слабый.

Да и вообще, еще два-три обморока в твоем присутствии и поползут нежелательные слухи. Я знаю, что изменение памяти тебе дается нелегко, но в следующий раз с одной прослушкой мы уже не обойдемся. Ну, черт возьми! Марцель Хмур опнул вордюр. Заболела нога, и на душе стало вдвойне поганее прежнего. «Ага, Шелтон осторожный, Шелтон предусмотрительный, идиот.

Не ему придется мозги выворачивать с риском свихнуться». «Но это позже. Пока расслабься», — посоветовал Шелтон, заметив, что напарник приуныл. «Сейчас мы идем в монастырь Шванг. Для поддержания легенды. Я там буду якобы работать с архивами, а на самом деле начну просматривать полицейскую базу данных. — А мне что делать? — заинтересовался Марцель. Перспективы провести несколько часов, наблюдая за работающим Шелтоном, не особенно вдохновляло.

— Что угодно, но в пределах моей видимости. — Или, если захочешь, поболтай с кем-нибудь из монахинь. — пожал плечами стратег. — Я пока не хочу отпускать тебя далеко. — Из-за глюков? — сообразил Марцель. — Да ну, уже второй день идёт, а от них ни слуху, ни духу. «Может, не проявится больше?» «Я бы не стал так рисковать, но дело твое».

Шелтон равнодушно посмотрел на напарника, но океан его мысли подёрнулся рябью тревоги. «Если по дурости забредёшь в какой-нибудь уединённый коридор, а там наткнёшься на очередную сгорающую девушку, сочувствия от меня не жди». В переводе с шелтоновского языка на человеческий это означало «Увидишь призрак, получишь в дополнение экстрессу три часа нотаций». Марцель обиженно фыркнул. — Да вообще не факт, что они появятся, если я один останусь.

— Пока две закономерности, которые мы смогли вывести — это темное время суток и отсутствие свидетелей. — Ладно, ладно, я понял, — поднял руки Марцель, сдаваясь. — Не нуди. Посижу с тобой, будет совсем скучно, так посплю. — Конечно, если монахи не позволят. Возможно, и для тебя найдется работа. Шелтон как в воду глядел. К архивам монастыря, касающимся первых этапов строительства его допустили, пусть и со скрипом.

Строго говоря, там и изучать-то было нечего. Два письма на латыни, несколько чертежей и рисунков. Всё было ужасно старое, рассыпающееся даже от неловкого вздоха и поэтому лежало под толстым стеклом в музее. Сестра Анхелика, заведующая музеем, провела Шелтона в зал, выдала стул и большую тетрадь для записей. Фотографировать источники запрещалось. Выдала и сама уселась на табуретку, благожелательно наблюдая за молодым профессором.

Это, разумеется, Шелтона категорически не устраивало. Поэтому Марцелю пришлось отвлекать монахиню всеми возможными способами, чтобы дать напарнику возможность поработать и одновременно поддержать легенду. К счастью, через час или около того сестра Анхелика решила, что профессор Шелтон не нуждается в постоянном присмотре и позволила Марцелю выманить себя наружу.

Пользуясь расположением старой монахини, он сначала развел ее на приглашение в трапезную, потом на кружку очень вкусного травяного чая, а затем и на душевный разговор, вскоре свернувший на оврике.

А я ведь помню, как она появилась здесь.

Сестра Анхелика пригубила чай из своей чашки, расписанной мелкими голубыми цветочками, и улыбнулась.

Дело было три года назад. Я как раз гуляла по Центральной площади. Была ярмарка, только не для туристов, а наша, и люди вокруг бродили только знакомые — Анна Линден, Майнхарды.

С младшенькими, Штраубе, еще Гюнтеры тогда с детьми гуляли. Офицер Вебер, конечно, за порядком присматривал. Торговые ряды, маленькие такие, всего десяток ларечков, и все друг друга тоже знают. Только вот Хайнсы новенькие были, и вот двое из Тюрберга приехали.

И все ходят, прицениваются только, потому что раннее.

Утро и солнышко светит, а всем погулять охота. И вдруг в конце улицы той, которая выходит на дорогу к станции, появляется она — Ульрике, такая тоненькая, в черном плащике, с одним рюкзачком, выходит на середину площади, прямо в гущу ярмарки и громко так спрашивает, аж на всю площадь. — Кто здесь знает, где живёт Бригитта Кауфер? А я тогда ближе всех стояла. Возьми да и скажи ей, я, мол, знаю.

И что? Марцель подался вперёд, жадно впитывая воспоминания и впечатления. Ульрики трёхлетней давности почти не отличалась от Ульрики нынешней, разве что была менее загорелой. В памяти сестры Анхелики Ульрики смотрела на город удивлённо и с лёгкой обидой, словно жила здесь когда-то давно и теперь никак не могла узнать вроде бы знакомые с детства улочки. Но голос, сами модуляции речи были точь-в-точь такими же, как и сейчас.

— Я её и провела к дому фрау Кауфер, — вздохнула монахиня. — Фрау Кауфер, помнится, тогда совсем плоха стала. Соседки её звали, прости Господи, Старой Стервозиной.

Она каждый божий день скандалы закатывала. Мне тоже открывать не хотела. Ругалась все из-за двери. Потом, правда, вышла. А как увидела Ульрики на пороге, так и сразу переменилась в лице и притихла. Ульрики тогда заулыбалась и говорит «Давно не виделись, Брита, совсем ты старенькая стала». А та в слезы.

Обнялись они, а я потихоньку и ушла, потому что лишняя там была совсем. С тех пор ульрике у Бригитты Кауфер живет. Она ей то ли родная внучка, то ли троюродная, никто не знает, в общем, а сама фрау Кауфер не говорит. Но я-то помню, какая она в молодости была, ну, вылитая ульрике, только Бригитта черненькая, а эта вишь посветлей, волосы у нее рыжеватые, а на лицо похожи, да.

И сестра Анхелика погрузилась в воспоминания. Мысли её текли ровно и спокойно. Марцелю тоже стало спокойно. Тревоги словно остались далеко, за каменными стенами монастыря. И что-то подсказывало, что, вздумая он сейчас прогуляться по тёмным коридорам, ничего опасного бы ему не встретилось.

Без десяти семь зазвонил большой колокол, и сестра Анхелика спохватилась, что пора идти к вечерней службе, и музей уже час как должен быть закрыт, а молодой профессор так и корпит до сих пор над древними источниками. Марцель клятвенно заверила её, что сию секунду же пойдёт и выведет Шелтона из монастыря, а дверь музея закроет на ключ, который аккуратненько спрячет под коврик. «Да-а-а», задумчиво взвесив в руке отданной сестрой Анхеликой под честное слово ключик, протянул Марцель.

«Интересно, эта жизнь в безопасной провинции так развращает. Я ведь могу оказаться опасным преступником. «Собственно, я он и есть». Соблазну строить что-нибудь этакое только потому, что доверчиво подставили открытую спину, несколько секунд боролся с искренней симпатией к старой монахине. В итоге Мартель ограничился тем, что сделал слепок с ключа в хлебном мякише, чтобы потом заказать дубликат, и на том успокоился.

Шелтон на заявление, что пора бы и честь знать, отреагировал на удивление благожелательно, и даже побаловал напарника байкой по пути к дому Вальцев. — Я нашёл историю твоего Герхарда Штернберга, — сообщил он, когда Марцель, едва успев до закрытия, отдал слепок с ключа в мастерскую на углу, попутно промыв мастеру мозги от излишней подозрительности. Это оказалось несложно. Он умудрился засветиться пару лет назад в газете, правда под инициалами, не под полным именем и фамилией, но там была фотография с заретушированными глазами, так что, думаю, это он.

И ты был прав, там действительно замешана баба, одна немолодая стерва из правления банка Голден Сити. Мысли у стратега подернулись рябью брезгливости. «И что же там случилось?» Марцель любопытно подался к напарнику, но вычленить хоть что-то понятное из нескольких смысловых потоков не смог.

«Ну, не тяни резину». Если сказать совсем коротко и просто, она его домогалась. Цинично усмехнулся Шелтон. Глаза у него оставались такие же добрые-добрые, как во время разговора с сестрой Анхеликой, и от этого сочетания у Марцеля в мозгах всегда короткое замыкание случалось. Сначала ненавязчиво предлагала вместе ужинать. Герхард сперва отказывался, а потом пошел на маленькую уступку.