Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
Мона Сэниа, уже переключившая свое внимание на шалости Ю-ю и его подружки, не сразу поняла, к чему прикованы неотвязные мысли ее спутницы.
– Ты про Алэла? Да, пять стихий ему, как он утверждает, подвластны, но… не одновременно. Насколько я поняла, каждый день с утра он, сообразно со своими монаршими планами, получает власть над одной из стихий. Молится он там, жертвы приносит или просто свяничам брюшко чешет – не спрашивала. Но если он посвятил свой день огню, то в море он уже беззащитен, как простой смертный; если надумал самоцветы из недр земных добывать – души людские от него укрыты.
– A-а… то не волшба, а срамота одна, – с демонстративным равнодушием протянула Паянна и, утеревшись рукавом, продолжила свои опекунские хлопоты.
От моря тянуло гнилыми водорослями и нелетним беспокойным холодком. Ау, неслышимый мой, к чему бы это?..
Как всегда на собственной планете, внутренний голос ответить не соизволил.
Паянна, достигшая наконец цели, не снимая сапог забрела в мелкую воду и молниеносным движением выудила из пены морской взвизгнувшую от неожиданности Фирюзу – так цапля безошибочно выхватывает из водорослей серебряную рыбешку. Ю-ю, однако, увернулся. Ненадолго, правда.
– А ты, княжна, ступай по своим делам, – укладывая детишек на мелкую гальку, распорядилась воеводиха. – Тебе, я чаю, токмо ввечеру купаться любо. А взамен косолапика мово пришли.
«Косолапиком» она величала неповоротливого (везде, кроме поля боя) Пыметсу, чаще других выбирая его себе в собеседники – наверное, потому, что он один слушал ее байки, раскрыв рот и, как казалось со стороны, не без плохо скрываемого ужаса. Ну скудный умишком, что с него возьмешь.
– Как скажешь, нянюшка.
Вот уж чего она никак не ожидала, так это того, что ворчливая воеводиха растрогается чуть не до слез:
– Ах ты, девонька моя горемышная! Даром что дщеря королевина, а все едино без родной матери-то – сиротинка необласканная. Чай, мамку-кормилиху свою вспомнила? Ладно уж, слетаю ввечеру к чародею твому, скопидому загребущему, погляжу…
– Что-что? Скопидому? Ты это про Алэла? – Принцесса от изумления чуть было не утратила дар речи.
– А то нет! Ты, княжна, по рождению высокому – королевна, а он тебе землицы выделил с гулькин нос. Островок задрипанный – обсмеешься… Нет чтобы полцарства отделить!
– Да зачем мне его полцарства?
– Енто как же – зачем? Перекинули бы мосты горбатые с острова на остров, уложили б по ним дороженьку гладкобитую, чтобы всех их в одно кольцо единила, и гуляли б мы по раздольному пути тому беспрепятственно да весело…
– Просто так, для удовольствия? – не могла понять ее принцесса.
– И еще для каковского! Всю б дорогу дворцами-теремами обстроили, побогаче пятилученских…
– А ты разве в Пятилучье побывала?
– Так рассказывали ссыльные, когда им карачун приходил.
– Хорошо, Паянна, я подумаю.
Вот, оказывается, о чем мечтала старая воеводиха, задумчиво глядя в ослепительно-голубое, как бывает только ранним летом, джасперянское небо. Над бесконечными унылыми дорогами Тихри оно как-то ниже, тусклее; под тем небом люди бредут, думая лишь о ночлеге под убогой своей повозкой, но их грезы не принимают очертаний сказочных замков.
А вот старая воеводиха, как выяснилось, оказалась исключением. И рушить одним словом такие мечты было просто кощунством.
– Я подумаю, нянюшка, обещаю тебе.
Но в следующий миг, очутившись на бирюзовом лугу, она думала уже совсем о другом: а долго ли до вечера?..
«Торопливость женщину не украшает» – кажется, эту сентенцию она слышала еще на Равнине Паладинов, от одной из придворных дам, которым было доверено ее воспитание. Хотя «слышала» – не то слово. Все подобные нотации она добросовестно пропускала мимо ушей, старательно отбирая только те, которые относились к турнирам, кодексу рыцарской чести и оружию.
Тем не менее наставление припомнилось нынче же вечером, и не где-нибудь, а на весьма удаленном от Равнины Паладинов взгорье Невесты. И весьма кстати. Мрачная стена, явно страдающая приступами камнепада, была еще по ночному черным-черна (как Паяннина юбка), и щербатые ниши, в которых можно было укрыться от каменных брызг, приходилось отыскивать на ощупь. Правильно ли она запомнила? Влево. Все время влево. Несколько ночей назад, в подземном коридоре, ей тоже было велено: ни в коем случае не поворачивать направо. Похоже, они с Гороном двигались не по прямой и даже не зигзагом, а по плавной, на первый взгляд и неугадываемой дуге. Если бы она действительно проводила здесь целые сутки, она могла бы запомнить ориентиры чужого ночного неба. Но сейчас в толчее нехотя угасающих звезд ей не удалось отыскать даже знакомое Веретено.
Что ж, тогда остается только поскорее добраться до вторых ворот, ведущих в долину вяльев; ведь не исключено, что Горон уже там.
Нет, торопиться все-таки не следовало – его и там не оказалось, да и ворота представляли собой всего лишь два черных, неаккуратно обтесанных монолита, каким-то образом втиснутые в треугольный пролом сероватой стены, оказавшейся в этом месте на удивление тонкой. Мона Сэниа только пожала плечами: склонность примитивных цивилизаций к манипулированию такими тяжеловесными глыбами (неоднократно упоминаемая в «Звездных анналах») неизменно приводила ее в недоумение. А Горон, по всей вероятности, все-таки опередил ее и сейчас разыскивает свою напросившуюся на его шею попутчицу там, в долине, куда вчера она второпях даже не удосужилась заглянуть, ограничившись в своей разведке только этой стеной. Кляня себя за непредусмотрительность, она вспрыгнула на шероховатый камень, служащий естественным порогом, и от неожиданности едва не потеряла равновесия: такого она здесь еще не видела.
Естественная базальтовая лестница широкими уступами спускалась вниз; от нижней ступени, точно трилистник кормового бесцветника, расходились овальные рощицы, слишком уж одинаковые по форме, что наводило на мысль о их рукотворном происхождении. Крайняя справа и была, похоже, местом поселения вяльев – об этом говорила темно-зеленая бугорчатая пелена, укрывающая от дневного зноя людской муравейник; тусклый фосфорический свет нижней листвы проступал сквозь медлительное, точно неживое шевеление верхних защитных листьев. Здесь все было обычно.
Левый гигантский «лепесток» даже на беглый взгляд производил впечатление чего-то мертвого, тяжеловесного – ни единого зеленоватого проблеска в предрассветной полумгле было не разобрать. Несомненно, при свете дня он замутнеет гиблыми пятнами бронзовой патины или подернется рыжим прахом безнадежной ржавчины. Но живой зеленью ему не быть, это и сейчас ясно.
Но вот средняя часть этой трехдольной низины, черная и смрадная, курилась многочисленными дымками; время от времени то тут, то там стремительно вспархивали тонкие язычки радужно окрашенного пламени, точно пытаясь вырваться из пепельного плена, но в глубине этого миниатюрного пекла кто-то, несомненно, улавливал эти огоньки, пресекая их попытки к бегству. Эта часть долины была обнесена
