Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
– Что же в том плохого? – удивилась Ардиень, доброе сердечко.
– Потому что они служат крэгам.
13. Два странника – ночь и день
– Ты спишь? – Юрг знал, что это не так, несмотря на плотно сомкнутые веки и безмятежное дыхание своей жены, – как-никак за столько-то ночей научился различать, когда она притворяется.
– Не сплю, – послушно отозвалась она, не открывая глаз. – Девочку эту жалко…
– Какую девочку?
– Маму нашего Эзрика.
– Ну да, конечно, конечно… А я вот все думаю: как это мне сразу не бросилось в глаза, насколько Харр по своему нраву и бродяжьим привычкам отличается от всех прочих тихрианских караванников… Ты меня слушаешь?..
– Да-да.
Но на самом деле она думала совсем не о Мади. Причудливая судьба (интересно, которая ее ладонь?) почти одновременно скрестила ее жизненный путь с дорогами двух бродяг, тихрианского и невестийского. Оба были одиноки и никому не подвластны; и тот и другой, на ее взгляд, не обладали ни малейшей привлекательностью как мужчины; обоим катастрофически не сиделось на одном месте. И пожалуй, на том их сходство и заканчивалось.
Харр по-Харрада, раздолбай неподражаемый, в чьей снежно-белой шевелюре приманчиво вилась одна вороная прядь, был лицом черен, как головешка; непривычно длинные ноги и поджарость вечно голодной охотничьей собаки неизбежно приводили к сравнению с обугленной жердью.
Горон своей роскошной гривой смоляных кудрей мог бы тоже похвастаться (правда, в склонности к хвастовству его никак нельзя было заподозрить), тем более что они магическим образом все время сами собой шевелились, закрывая его унылый лик, и без того никогда не знавший солнца и потому, как и у всех остальных невестийцев, приобретший какой-то серебристый оттенок оливкового тона; о его фигуре, изуродованной защитным коробом, и говорить не приходилось.
Бесшабашный, словоохотливый Харр пользовался неизменным успехом у женщин и, по собственному признанию, на каждой дороге оставил далеко не по одному продолжателю собственного рода, не говоря уж об Эзрике. Горон же, похоже, ко всем женщинам относился с каким-то старческим безразличием, и представить его в роли отца семейства было просто немыслимо. Уж не наложил ли он на себя какой-нибудь монашеский зарок?..
И потом – проблема хлеба насущного. Ни Тихри, ни Невеста еще не приблизились к тому уровню, на котором услужливые сервы и пашут, и сеют, и на стол подают (Юрг, завистливо вздыхая, говорил, что даже на его Земле о таком до сих пор только мечтают). Так вот Харр, даром что рыцарем назывался, а ведь начал самостоятельную жизнь в кузнице, подмастерьем, да и потом не прихлебалой незваным за стол садился – песнями да прибаутками с хозяевами рассчитывался, а когда надо, с завидной своевременностью и за оружие хватался.
А вот Горон наверняка за всю свою жизнь палец о палец не ударил, одними проповедями да благословениями пробавлялся; руки выдают – холеные, как у принца.
Харр шлялся по белу свету исключительно по собственной бесшабашности; Горон же, похоже, имел какую-то тайную цель.
И главное: Харру принадлежал день, Горону – ночь.
– …нет, ты все-таки меня не слушаешь, мое твое сонное величество!
– Прости, муж мой, любовь моя. Я задумалась о странниках. Приносят ли они пользу своей земле или только топчут ее в свое удовольствие?
– Ну, пока на их земле есть неоткрытые уголки, так сказать, белые проплешины на карте, то польза несомненная. А вот потом… Потом – это уже смотря какой странник. Наш вот перекати-поле чуть было новую религию на какой-то там Ала-Рани не ввел.
– Почему – чуть? То, что он таким таинственным образом избежал смерти, да еще и с новоявленным «божественным» младенцем, по-моему, может только подстегнуть появление целого букета легенд, а там и до религии – один шаг. Я помню, в подземелье Асмурова замка ты забавлял меня с утра до вечера… а может, и с вечера до утра, чудными сказками. Помнишь предание о младенце, сыне невидимого божества, которого жестокий царь повелел убить, но его спасла мать, сбежав вместе с ним в пустынные края?
– Насколько я помню по классической живописи, его спасал целый коллектив: мать, отчим, ослик и ангел. Но это уже детали.
– Вот именно. А разве не могло быть такого, что на самом-то деле его тоже зарубили царские стражники, вместе со всеми остальными новорожденными того города?
– Теоретически-то могло, но тогда самого христианства не существовало бы вообще.
Сэнни закинула руки за голову и, как всегда во время долгих ночных бесед, которые она так любила (ясно почему – это с того самого заточения в золотом подземелье), подняла невидящие, но такие огромные и совершенно черные в полумраке глаза к дымчатому потолку, за которым полуночная луна тоже, казалось, прислушивалась к их разговору; Юрг потому и просил жену оставлять на ночь купол над головой полупрозрачным, что сумеречная мягкость сглаживала на любимом лице всю напряженность их отнюдь не беззаботной жизни; тогда жена казалась ему совсем девочкой, да она такой и была – сколько же ей стукнуло, когда она бросилась в эту вселенскую авантюру за своим ненаглядным Асмуром? Семнадцать? Или даже меньше?
А ведь в таком случае ей нет сейчас и двадцати… И сказки любит, как дитя малое, а у самой уже трое на руках.
– Когда меня бросил мой крэг, – задумчиво проговорила она, – и я осталась в темноте, которой конца могло и не быть, я все твои рассказы на себя примеряла, как королевские одежды, рыцарские доспехи или покрывала фей… Не только на себя – еще и на сына, который вскоре должен был родиться. Так вот, когда ты начал мне пересказывать древнюю историю про кроткого мудрого Иешуа и трусоватого, но весьма практичного Пилата, я вдруг представила себе, что было бы со мной, если бы это мне явился крылатый посланник и возвестил, что у меня родится новый бог…
– Минуточку, минуточку – это от кого же? Прежде всего ты должна была себе представить, как же я накостылял бы этому Гаврюше снежнокрылому по шее!
– Кажется, ты сам в таких случаях говоришь: «Не порти песню, любовь моя!» Мне дозволено будет продолжать?
– Извини, я вешаю свои уши на гвоздь внимания и восхищения, мое твое Шахрезадное величество!
Она оперлась на локоть, и другая ее рука безошибочно нашла его лицо, едва уловимым касанием запечатлевая его черты, как это делают, наверное, слепые всей Вселенной.
– А потом я вообразила, – продолжала она глуховато, с придыханием, как рассказывают о страшном сне, – что у меня действительно родился божественный младенец, обласканный звездным светом, привеченный волхвами и пастухами… А потом случилось бы самое страшное. Ирод и его стражники. Но
