Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
Бесшумно ступая по белому мху, она приблизилась к менестрелю и точным пинком столкнула его с обрыва.
* * *
Невестийская гроза бушевала всухую – неистовая, ужасающая в своей безводной ярости. Ослепительные лиловые вспышки то и дело раздирали небо, тщетно пытаясь открыть доступ скопившейся где-то в черной высоте небесной влаге, и почти несмолкающий гром захлебывался бессильным бешенством. А как же горбун? Вот шарахнет его молнией…
– Эгей, странник! – мона Сэниа даже не услышала собственного голоса; стало очевидно, что звать бесполезно.
Она замахала руками, надеясь на то, что в блеске молний ее светлое платье привлечет внимание несчастного бродяги.
Никто не отзывался.
Громадная сухая ветвь просвистела над головой и шмякнулась позади, впечатываясь в каменистую почву – она почувствовала это лишь по тому, как вздрогнула земля под подошвами ее легких сандалий. О, тролль тихрианский тебя побери, трое детишек ведь сиротами останутся…
Берегись!
Она метнулась в сторону, чтобы в следующий миг уже очутиться под мерцающими сводами знакомой купины. И только тут осознала, что подчинилась своему внутреннему голосу, которого не слышала уже много дней. Где же ты был на Игуане-то, беззвучный мой? Или дожидался, когда опасность станет по-настоящему смертельной?
Ты слушай, слушай! Ты же за тем сюда и пришла…
Над головой звенел верхний слой листвы – металлический дребезжащий гул, точно сшибаются друг с другом множество маленьких лезвий. Слегка приглушенный гром. И все.
Нет, не все. Откуда-то из глубины этой дремучей рощи до нее донеслось тысячеголосое дружное «дум-дум». Это были не только барабаны – к ним примешивались и хлопки в ладоши, и удары по струнам, и человеческие голоса. Она невольно двинулась вперед, не опасаясь внимания жителей этого подлесья: похоже, к ней уже привыкли, принимают почти как свою. Да и гостей здесь, если верить горбуну, сегодня должно быть предостаточно.
Древесные стволы, несущие на себе тяжелолиственные кроны, становились все толще и кряжистее – обхватов пять, не меньше; каменные рукотворные столбы поддерживали нижние ветви там, где еще не успели набрать силу молодые деревца, заботливо огражденные снопиками сухой травы. Перепрыгивая через корни и какое-то подобие грядок, она забиралась все дальше и дальше в глубину этого естественного убежища, которое изнутри оказалось гораздо обширнее, чем она подозревала; наконец она увидела на ровной поляне человеческие фигуры. Кто-то сидел, некоторые полулежали, расположившись на траве так безмятежно, словно над их головами и не бушевала неистовая стихия.
Противоположную сторону поляны окаймляло нечто вроде ступеней амфитеатра, заполненного людьми. Все это напомнило ей представления, которые нередко устраивались в королевских садах ее отца тоскующей от безделья знатной молодежью; мона Сэниа с детства терпеть их не могла за откровенную фальшь и снобистскую снисходительность к непосвященным. На дворцовых подмостках мечи были деревянными, они сверкали позолотой и поддельными драгоценностями, а поединки скорее напоминали дотошно отрепетированные танцы. Для юной принцессы этого было достаточно, чтобы раз и навсегда преисполниться глубочайшим презрением к любому лицедейству.
Но похоже, ожидающее ее здесь маленькое представление должно было сочетать убогость и незамысловатость, учитывая уровень жизни туземцев. Какая-нибудь сказочка. Или откровенный фарс. Занесло же ее на эту бессмыслицу…
Она уже хотела попятиться назад, чтобы незаметно исчезнуть, но тут ее остановил голос, который показался ей знакомым:
– Выбор. Его вы сделали этой ночью, дети мои, и вступили в Школу Любви. До сих пор ваши наставники учили вас добывать пропитание, считать и запечатлевать знаками то, что подлежит сохранению; врачевать ближних и укреплять собственное тело. Но теперь вы будете постигать самое главное, что составляет смысл жизни каждого человека, – вы будете учиться любить, и здесь единственным наставником будет для вас ваше собственное сердце…
Гром, способный обрушить свод любого дворца, грянул над самой головой, но никто даже не пошевелился, уверенный в незыблемости естественной кровли. Мона Сэниа поискала глазами оратора и невольно обратила внимание на статную фигуру в белом, до земли, плаще, обращенную к ней спиной. Рассыпавшиеся по плечам смоляные кудри заставили принцессу предположить, что перед нею женщина, но она тут же вспомнила, как ошиблась на перевале с убогим калекой, которого она тоже поначалу приняла за старуху; царственная осанка выдавала знатную особу.
Но голос-то был мужским.
Более десятка слушателей расположилось прямо на траве, но все они уже несомненно вышли из детского возраста. Парни, так те просто в дружину просятся…
– Быстротекучесть. Она неумолима к времени человеческой жизни, – снова зазвучал голос, одновременно ясный и печальный, как лунный свет; – и вы должны быть готовы, когда и вам настанет пора выбирать и быть избранными. Тогда счет времени пойдет на краткие дни и еще более мимолетные ночи, которые вы наполните своей последней и единственно настоящей любовью.
Говоривший опустил голову, точно собираясь с мыслями.
Легкий шорох, как эхо, пролетел над поляной, над головами взлетели руки с круглыми коробочками крошечных барабанов, и снова раздалось дружное «дум-дум», прозвучавшее как подтверждение: «да будет так».
– Свершилось, – снова зазвучал голос, покоряющий своей мягкой властностью. – Сегодня, по обычаю предков, я обвенчал вас с предметами вашей первой любви: заботливо взращенными саженцами и прирученными мелкими тварями, с привычными от пеленок куклами и недавно полученным, пока еще притупленным оружием. Этот выбор вы сможете изменить. Но Последняя Любовь – она неизменна, потому что с того мгновения, как она завладеет вами, вам будет отмерено лишь столько времени, сколько нужно для того, чтобы подарить Подлунью свое отражение – детей своей страсти и нежности, которые так же, как когда-то вы сами, начнут свой путь к последнему блаженству, венчающему всю человеческую жизнь.
Снова пауза, и снова дружное «дум-дум».
– Готовьтесь. Совершенствуйте умение любить, постигайте чародейную науку отдавать всего себя своему избраннику, с которым вы завершите череду своих ночей, как делают сегодня Чиута и Роому, уходящие, чтоб найти свое место под солнцем.
Дум-дум.
Что-то мрачновато все это для народного гулянья на открытом воздухе… хотя кто сказал, что все происходящее – это праздник? Во всяком случае, этих двоих, что спускаются сейчас по ступеням амфитеатра, веселящимися не назовешь. Совсем старенькие, он еще и хромает, она прямо-таки тащит его на себе – где уж им искать место под солнцем? Да еще под таким, как здешнее! Дикость какая-то. Доковыляли до оратора и… Древние боги, они что, раздеваются? Да, все скинули, даже лыковые сандалии, остались в убогих тряпочках на чреслах. Зато взамен получили какой-то кувшинчик и благословляющий взмах белого плаща. Поковыляли.
Мона Сэниа отступила за шершавый древесный ствол,
