Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
Но тогда как понять: «стеновой амант»? Прямо на стене городской он, что ли?..
– Садись, господин мой. – Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку, швырнула на землю. – Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече… Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер – уж оч-чень радужная открывалась перед ним перспектива.
– Сговорились, значит. – Он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку – помогать себе, если что на дне останется. – Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
Она так и подскочила, всплеснув руками, – хорошо, котелок успела возле очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий створ – не подслушивает ли кто? Из соседних хижин доносились неразличимые голоса, тоненько верещал младенец, где-то цокали деревянные колотушки. Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
– Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом, – видно, отразился зеленый луч.
– Ну тебя-то я никому не отдам ни добром, ни по-худому, – уверенно возразила она. – Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием господарским – грех. Смотри, друг сердечный мой, смоляной, прилипчивый, как бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном сельбище, три аманта – у нас это ручьевой, лесовой да стеновой. Других быть не может.
– А не у вас?
– В Межозерном стане, сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в Серогорском – ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта состою, он у нас наиглавнейший, – добавила она с гордостью.
Странно все это было слушать – аж голова кругом шла.
– А с чего это ты меня никому не отдашь? – игриво проговорил он, чтобы перевести разговор на понятное.
– Так ты ж мне еще ничего не подарил!
Ах ты, шельма скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
– Сказано – завтра!
– Да чем завтра-то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь, нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
Он задумчиво почесал правую бровь – вот тебе и свобода! От его движения роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
– Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
Махида криво усмехнулась:
– Зато ты ж лучше всех будешь!
Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи-стрекозы, выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым мерцанием.
– Не трожь мою пирлипель! – заверещала Махида. – Она же счастье приносит!
– Это я тебе теперь буду счастье приносить, – заверил ее Харр по-Харрада, тихрианский странствующий менестрель.
2. Сам себе рыцарь
Город – если это можно было назвать городом – разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары, кое-где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивание. Он невольно задержал шаг. Бряканье прекратилось, и в дверном проеме показалась подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и это сойдет.
– На что, старая, сменяешь свое сокровище? – спросил он, наклоняясь к ее уху.
Бабка довольно долго стояла, вперив остекленелый взгляд в пряжку на его штанах, потом медленно поднесла ко рту указательный палец и принялась выразительно его жевать.
– Ага, – сказал Харр, – понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как что-нибудь добуду, так вернусь.
Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги – хорошо, пыль да палая листва лежали толстым слоем, ничего не разбилось – и юркнула обратно в хибару.
– Я сказал – вернусь, долг отдам, – заверил Харр, пригибаясь к черной дыре входа.
Оттуда донесся тоненький вой.
Вот бестолковая хрычовка, всю округу на ноги поднимет!
И точно, подняла. Два охламона с зеленоватыми тарелками, которые они прижимали к животам, выросли у него на пути. Рыжеватые волосы, спускавшиеся до самого переносья, и бегающие глазки цвета стоячей гнилой воды напомнили ему мордочки горных обезьянок. Против таких и меч обнажать невместно, да и начинать пребывание в городе с драки совсем не хотелось.
– А ну, брысь! – лениво проговорил он и выставил вперед кулак.
Первый кинулся охотно и доверчиво, Харр крутанул кулаком, делая обманное движение, а левой приложил недотепу в ухо – тот безмолвно сунулся мордой в пыль. Другой оказался серьезнее и выхватил было нож, но это не прошло – Харр, расставив ноги, перехватил его запястье и изо всех сил дернул на себя и вниз, так что нападавший головой вперед влетел ему точно между колен. Харр стиснул его, так что заскрипели голенища высоких белых сапог, и обеими руками врезал по тощему заду, – надо сказать, мяса на гузне совсем не было, аж руки об кость отбил. Отпихнул горемыку и пошел прочь не оглядываясь – понимал, что эти не только не нападут, но и не пикнут.
Наконец добрался он до городской стены и, петляя и спотыкаясь на кореньях и пнях, пошел вдоль нее, похлопывая ладонью по чуточку влажной, старательно отполированной поверхности. Такой камень попадался и на Тихри, говорили, что берут его в неведомо где расположенных Медных Горах; раза два Харр видал вырезанные из него нагрудные знаки, один раз – чашу, но чтобы стены из него класть – о таком и мечтать было немыслимо. Но – вот она, стена, да еще и без единой трещинки, и узор прожилистый, витиеватый, точно нарисованный. Дивно.
Так, дивясь, и добрался он до ворот. Видно, никогда они не запирались – даже створки не были навешаны, а представляли собой две прямоугольные прорези в стене; первая, узкая и высокая, была увенчана золотой короной, сопряженной из тонких обручей со звездою на тоненьком шпиле, вторая была пошире, и над нею в таком же широком окне безмолвно застыл громадный колокол. Два золотых рога с широкими четырехугольными основаниями и загнутыми в
