Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова

И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону – ну сильна была девка!

– Хо! – выдохнул Харр, поматывая головой.

– Еще, господин мой?

– Будет.

Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, – не сон, значит. Не наваждение.

Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера…

* * *

Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.

Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:

– Ай, жаркий мой?..

Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, – уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:

– А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился…

Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.

– От тебя, жаркий мой?

С колен разметнулись по двору пух и перья, – видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика – накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.

Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу – вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.

– Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный… Ты ведь мне еще ничего не подарил!

Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:

– Ты давай свое дело знай. Огонь вон притух.

Настроение у него отнюдь не ухудшилось – девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь невиданных. Городок, правда, был невелик, но Харр мог поручиться, что не беден. А в таком – странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуды – обязательное снаряжение певца – в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.

Она между тем безошибочно угадала его мысли:

– Наниматься, что ли, завтра надумал?

Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:

– Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!

Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку.

– Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел…

И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом – у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик, с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену – только конопать мхом. Хитроумно!

– Ты пеки да вари, – проговорил он наставительно. – Я твоей стряпни отведаю – вот тогда и скажу, в обиде я или нет.

Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы – грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать, – а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому – что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица – сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.

Да, кстати, о звезде.

Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать – оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам.

– На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, – дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и, вообще-то, ночи не для людей – для нечисти ледяной.

– Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, – не вполне вразумительно для него пояснила Махида.

– То есть как – возгорелась? – невольно вырвалось у Харра, хотя он и старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а время от времени кидать небрежные замечания.

– Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!

– А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего…

– Неведомо, господин. – Когда речь зашла о вещах возвышенных, она снова оробела. – То ли мор грядет, то ли дожди несусветные, то ли в людишках брожение. Недаром наш стеновой амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.

– Да уж, набрал он сволочи, – вздохнул по-Харрада, вспомнив страшную находку на лесной тропе. – Так что лучше бы этой лампаде поднебесной притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.

– Да кто б не рад! – закивала Махида, утирая ладошкой нос: тоже, поди, Гатиту-покойницу вспомнила. – Только звезды-то далеко, руками не дотянешься; вот и нету на них аманта.

– А ежели б был? – снова не удержался от вопроса Харр.

– У-у-у! Был бы звездный амант – он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На худой конец – припрятал бы за тучку-облачко.

Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно в носу перед чихом. Амант. У