Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
– Значит, военная карьера для меня окончена? – уточнил я, хоть и знал ответ.
– Окончена, – подтвердил доктор, глядя поверх очков. – Сожалею, поручик, но я вам не враг. Мой совет – пройдите обследование в тыловом госпитале, где вас официально признают негодным к военной службе, и возвращайтесь сюда. Мы найдём вам работу. Здесь всегда не хватает рук.
Я кивнул, хоть внутри чувствовал странную пустоту. В этой жизни я всецело посвятил себя службе в армии. Как было сказано в одном фильме из моего прошлого, есть такая профессия, Родину защищать. Да и война стала для меня привычной работой. Хотя я с некоторых пор не испытывал к императору особо тёплых чувств, особенно после того, как он не смог защитить мою семью, семью человека, ценой своей жизни спасшего его от неминуемой смерти, но тем не менее империя стала для меня той самой Родиной, защищать которую я поклялся. Поэтому возможное отлучение меня от армии, пусть даже по такой объективной причине, как ранение, воспринималось довольно болезненно. Но, наверное, это был единственный правильный выход.
Диагноз «амнезия» мне поставили ещё тогда, когда выяснилось, что я ничего не помню о своей жизни. Вернее, о жизни Виктора Орлина. Ни людей, ни событий – всё словно стерлось. Виктор Орлин, со всей его памятью, мыслями и переживаниями, остался навеки на поле боя. А на его месте оказался я.
Через несколько дней с очередной партией раненых меня отправили в тыловой госпиталь на обследование. Там всё прошло быстро: врачебная комиссия поставила окончательный крест на моей военной карьере. Вердикт был однозначен: не годен. Вернулся я уже гражданским человеком.
Доктор Грайт встретил меня сдержанно, но в глазах его было понимание.
– Ну что, мы вас снова принимаем в семью? – полушутя спросил он.
– Похоже, что так, – усмехнулся я.
– Отлично. Здесь работы много, а вы – человек с головой на плечах. Разберёмся, чем вас занять.
Так я, как и Софи, стал вольнонаёмным. Она помогала ухаживать за ранеными, а я в основном занимался хозяйственными делами: что-то ремонтировал, занимался мелкими поручениями, помогал с транспортировкой грузов и переноской раненых.
Однажды вечером, за ужином в маленькой комнате, которую нам выделили, Софи задумчиво сказала:
– Ты знаешь, а я рада, что мы здесь. Конечно, это не самое безопасное место, но я чувствую себя полезной. Только по дочке очень скучаю.
Я посмотрел на неё. Она выглядела усталой, но её глаза светились теплом.
– Я тоже, – ответил я. – Здесь всё просто. Никто не задаёт лишних вопросов, и каждый знает, зачем он тут.
– А ты… – Софи запнулась, но всё же продолжила: – Ты хотел бы что-то изменить? Вернуться к прошлому?
Я задумался, но покачал головой.
– Моё прошлое осталось где-то там, на поле боя. Я не помню его и, наверное, не хочу. Всё, что у меня есть сейчас, – это ты и Полина. И я не собираюсь это терять.
Она улыбнулась, слегка покраснев, но промолчала. Война разрушила наши жизни, но дала нам друг друга. Нет, мы не стали совсем близки, но и чужими друг для друга уже не были.
Сказать, что было тяжело – значит не сказать ничего. Иногда я ловил себя на мысли, что в окопах, на передовой, было легче. Там, по крайней мере, всё было просто: выжить или умереть. Здесь же жизнь продолжалась, но какой ценой?
Хотя в госпитале не стреляли, но шальные снаряды иногда разрывались не так уж и далеко от ограды. Каждый раз, слыша грохот, все невольно вздрагивали. Здесь было другое поле боя – тихое, изматывающее, отнимающее силы и оставляющее на душах шрамы.
Поток раненых казался бесконечным. Операционные работали круглосуточно. Врачи и медсёстры, с ног до головы покрытые кровью и потом, не отходили от столов сутками, спасая тех, кого ещё можно было спасти. Но очень многих всё равно уносила война. И это изматывало сильнее всего.
Мы с Софи тянули свою лямку, как могли. Я помогал разгружать подводы с ранеными, таскал воду, рубил дрова, чинил носилки. Порой уставал так, что казалось, что тело просто отказывается слушаться, но я заставлял себя двигаться дальше.
Софи… Она была сильнее всех нас. Я поражался её выдержке. Казалось, ничто не могло сломить эту женщину. Она не просто выполняла свою работу – она была душой госпиталя. Её неутомимость граничила с чудом: она помогала медсёстрам перевязывать раненых, поила их горячим чаем, кормила тех, кто не мог самостоятельно есть. Её руки были всё время заняты: стирала бинты, кипятила воду, переворачивала на носилках тяжелораненых. И при этом у неё всегда находилось доброе слово для каждого.
– Потерпи, милый, – говорила она истощённому солдату, укрывая его поношенным одеялом. – Всё будет хорошо, ты выберешься. Ты только держись.
Её голос звучал так мягко, так уверенно, что даже те, кто находился на грани отчаяния, начинали верить.
Однажды вечером, когда поток раненых наконец ослаб, мы с Софи остались вдвоём во дворе госпиталя. Я сложил последние носилки у стены, и, облокотившись на неё, вытер со лба грязь и пот. Софи сидела на перевёрнутом ведре и массировала уставшие руки.
– Ты железная, – выдохнул я, бросив на неё взгляд.
– Я? – Она улыбнулась, но её глаза выдали усталость. – Я просто делаю, что могу.
– Нет, Софи, – покачал я головой. – Ты делаешь больше, чем кто-либо здесь.
Она посмотрела на меня, потом перевела взгляд на небо. Там лениво проплывали тучи, укрывая свет звёзд.
– Просто если я остановлюсь, – прошептала она, – мне станет страшно.
В этот момент я понял, что её сила – это не отсутствие страха, а желание его преодолеть ради других. Софи не только держала нас всех на плаву, она была тем самым светом, который не позволял потонуть во мраке войны.
Я старался изо всех сил. Вместе с другими санитарами-мужчинами мы таскали носилки с ранеными, чинили сломанное оборудование, кололи дрова и выполняли бесконечные хозяйственные задачи. Но самым тяжёлым для меня была работа на сортировке.
Раненых привозили прямо с передовой – грязных, покрытых кровью, наспех перевязанных. Их размещали в пристройке, где врачи определяли очередность помощи. Тех, у кого был хоть малейший шанс выжить, отправляли в операционные. Остальных… Остальных относили в отдельное здание из красного кирпича – бывшую конюшню, стоявшую чуть в стороне от основного здания. Там их оставляли умирать. Медсёстры по очереди дежурили там, чтобы хоть как-то облегчить страдания в последние минуты жизни тем, кого спасти было уже нельзя.
Каждый раз, перенося туда очередного раненого, я ощущал тяжесть не только носилок,
