Истина лисицы - Юлия Июльская
Хотэку поклонился в ответ, хотя выглядел несколько растерянным.
– Я смотрю, монастырь тебе на пользу, – улыбнулся он. – Даже не спросишь, где Киоко-хэика?
– Обязательно спрошу, – пообещал Иоши. – Но если бы с ней что-то произошло, ты бы уже сказал об этом. Так что, полагаю, они просто не стали заходить сюда с Норико, потому что в Дзюбу-дзи ход женщинам закрыт.
– Я же говорю, тебе это место на пользу! Но кое-что всё-таки случилось, – он кивнул на Ёширо-сана.
– Где его вторая ки?
– Как ты понял так сразу?
– Мы же в монастыре. Здесь никто не обращается в лисов, – пожал плечами Иоши.
– Верно. Инари забрала.
– Зачем?
– Чтобы больше не мешал Киоко-хэике убивать, судя по всему.
Иоши глянул на лиса, тот поднял взгляд на него. Всё ещё осмысленный, но потерявший свою глубину.
– Вы меня понимаете, – сказал он, глядя на Ёширо-сана.
Тот утвердительно тявкнул.
Иоши поднял взгляд на Хотэку и вздохнул.
– Похоже, рассказ будет долгим. Но сначала нам нужно обратиться к Хадзимэ-сэнсэю.
Ёширо-сан с готовностью побежал вперёд, остальные последовали за ним. Но Хадзимэ-сэнсэй был занят, а потому они почти две стражи сидели под входом в кондо и ждали, когда он завершит медитацию со своими учениками. Когда это наконец произошло и осё вышел, Ёширо тут же подскочил, поставил передние лапы одна на другую и поклонился. Хадзимэ-сэнсэй поклонился в ответ и ему, и Хотэку.
– Где ки, где дар Инари? – тут же спросил он.
Ёширо-сан лишь заскулил, так что объяснять стал Хотэку:
– Инари и забрала, – объяснение вышло скудным.
– Он вломился в её обитель? – уточнил Хадзимэ-сэнсэй.
– Нет.
– Разгневал богиню?
– Не совсем.
– За что же понёс такое наказание?
– За то, что предотвратил насилие, – сказал Хотэку.
Осё задумался, затем кивнул и неспешно проговорил:
– Что ж, на то воля Инари, нам не понять всех её замыслов, однако, Ёширо-сан, думаю, вы понимаете, что в таком виде не сможете вернуться в согю.
Иоши глянул на лиса, тот не выказал никакого расстройства. Вероятно, он не особенно жаждал продолжать служить богине, что отобрала столь важную часть его жизни и его самого.
– Иоши, – обратился осё к нему, – разве ты не должен быть в саду?
В саду, конечно. Конечно, он должен быть в саду. И сейчас, и все три коку, что просидел здесь, и всю следующую стражу тоже. Но они вернулись. Киоко вернулась. Значит, и ему пора возвращаться. Он поднял взгляд на Хадзимэ-сэнсэя, и тот всё понял без слов.
– Я сообщу дайси, – сказал он. – Сними кэса и освободи своё место в павильоне Сна.
⁂
Она бросилась к нему так, словно у него были все ответы, словно он мог спасти её от всего происходящего, мог унести, спрятать, позволить больше ни о чём не беспокоиться. Бросилась, прижалась и вдохнула знакомый аромат жимолости, который больше не заглушали боль и горечь железа.
Она почувствовала его крепкие руки на талии, и это действительно подарило покой. Всё будет хорошо. А если и нет – они с этим справятся. В Ёми этот проклятый мир. Вот её убежище, и, если потребуется, она спрячется здесь – и гори пламенем Кагуцути весь Шинджу.
Слёзы полились против воли. Она, дочь Миямото, наученная скрывать в себе любое горе, не сумела сдержать плач от облегчения.
Иоши тут же отстранился и заглянул в глаза.
– Это от усталости, – попыталась оправдаться Киоко. – Я просто… Я очень устала, – шептала она.
– Ничего, – он вновь прижал её к себе, – всё хорошо, я рядом.
Он гладил её по голове и целовал в макушку. Утешал её, совсем как отец когда-то. И ей нужно было это утешение. Если бы отец был здесь… Он всегда знал, что делать. Он бы сумел разрешить все вопросы, справиться со всеми бедами. А она не смогла. Она подвела Миямото Мару. Подвела весь свой род, всех жителей империи…
Киоко услышала собственный всхлип, но не сумела остановиться. Рядом с ним всегда выходит столько боли. Она ведь сильная, она умеет сдерживаться. Отчего это стало так сложно?
Она сама отстранилась, прерывисто всхлипнула и попыталась утереть слёзы рукавом.
– Прости, – она говорила тихо, горло всё ещё сдавливал ком. – Я справлюсь.
– Всё хорошо, – повторил он. – Знаешь, в Дзюби-дзи запрещают сдерживать слёзы. Так что плачь, пока тебя не выгнали из города, – усмехнулся он.
– Запрещают? – Киоко не сдержалась и улыбнулась сквозь слёзы. – Как это возможно?
– Так же, как запрещают сдерживать злость, обиды – всё, что есть внутри. Кицунэ верят: то, что мы прячем, отравляет нас.
– Тогда весь дворец в Иноси отравлен, – заметила Киоко.
– И попробуй сказать, что это не так.
От его улыбки, широкой и искренней, от этих ямочек и блестящих глаз стало так тепло, что плакать больше не хотелось.
– Видишь, – заметил перемену он, – гораздо легче избавиться от того, что гложет.
– Что-то в этом есть, – улыбнулась она. Улыбка пока ощущалась грустной, но всё же ей действительно стало легче. Не только оттого, что Иоши теперь был рядом, но и оттого, что её боль приняли, разрешили ей эту недолгую слабость.
– Что будем делать с Ёширо-саном? – Иоши вернул её к реальности.
Киоко обернулась на кицунэ: тот смирно лежал под воротами тории у входа в монастырь и ждал. Даже, кажется, задремал.
– Наверное, отведём его домой. Там как раз Чо, нужно бы ей рассказать, что произошло.
– Если ей ещё есть до этого дело.
– До того, что время роста не наступает, дело есть всем, – заметила Норико.
– И давно ты здесь стоишь? – возмущённо спросила Киоко, глядя на тёмный участок стены, с которым слилась бакэнэко.
– Достаточно, чтобы понять, что мы уже можем двигаться дальше.
– Ты стала грубой, – нахмурилась Киоко.
– Всегда такой была, пошли уже. – Она вышла на свет и направилась к центральной площади. Киоко успела заметить, как исчезают с кудрявой головы кошачьи уши.
– Но не со мной, – растерянно пробормотала она себе под нос.
– Она просто нервничает, – заверил подошедший Хотэку. – Думаю, нам всем нужен отдых.
В этом Киоко была с ним согласна. Отдых, свежая горячая еда, ванна и тёплая постель. А после этого и умереть будет не жалко.
⁂
– Вы ведь шутите, да? – Чо смерила всех тем же взглядом, каким смотрела на неё мать, когда она в очередной раз возвращалась вся в грязи и в порванном платье. – Что значит «он не может обратиться»?
– Инари забрала его ки, – устало проговорила Киоко-хэика. – А теперь,
