Красное на красном - Вера Викторовна Камша
– Болезнь ушла, но рок занес когти над многими. Дочь моего отца не может доверить известное ей никому из правнуков Кабиоховых и просит блистательного выслушать ее.
– Я к услугам прекрасной Мэллит.
– Блистательный смеется над жалкой дурнушкой…
– Сударыня, – Робер чуть не потерял дар речи, – клянусь честью, я не встречал девушки прекрасней вас.
– Блистательный шутит. Блистательный видел сестер ничтожной, отмеченных печатью истинной красоты. Нареченная Мэллит в сравнении с ними…
– То же, что лань в сравнении со свиньями, – перебил девушку Эпинэ. – Если ваших сестер, сударыня, пару месяцев не кормить, они, не спорю, станут очень хорошенькими, но ни одна из них не сравнится с вами.
– Блистательный не лжет, – задумчиво произнесла Мэл-лит, – но сердце не верит, а глаза видят жалкую мошку, а не роскошную бабочку.
– Мои глаза видят ландыш, и посмотрел бы я на тех, кто с этим не согласится!
– Ничтожной приятен этот разговор, но она осквернила ночь Флоха ради иного. Угодно ли блистательному выслушать недостойную?
– Буду счастлив. Прошу вас, сядьте. К сожалению, я не ожидал гостей, но это можно исправить. Вы голодны?
– Блистательный не должен звать слуг. Дворянин не станет ужинать с жалким виноторговцем, а недостойная пришла говорить о тайном.
– Простите, сударыня, я потерял голову, увидев вас.
Да, он ведет себя глупо, но что делать, если Мэллит прекрасна?
– Франимский юноша принес на продажу вино. Лучшие лозы Кампораисес и Гэриньенте. – Девушка открыла свою корзину и принялась одну за другой вытаскивать пыльные бутылки. – Четыре «крови» – «Алая», «Темная», «Черная» и «Змеиная». Четыре «слезы» – «Девичья», «Вдовья», «Горькая» и «Дурная»[77]. Блистательный будет пробовать, а недостойная – говорить.
– Этим винам нет цены. – О том, что в ручках Мэллит даже пиво из Торки обернулось бы «Черной кровью», Эпинэ умолчал.
– Цены нет только у любви, остальное можно купить и можно продать.
– Сударыня позволит налить и ей?
– Дети Гоха не пьют вина, но недостойная будет благодарна, если ей дадут воды.
Эпинэ, будто во сне, схватился за хрустальный кувшин, благословляя мудрость хозяина гостиницы. Гоганни с благодарностью приняла стакан и слегка сдвинула густые брови, думая, с чего начать. Одетая торговцем, она казалась маркизу еще прелестней, чем в отцовском доме.
– Блистательный простит меня… – начала девушка, но талигоец ее решительно прервал:
– Сударыня, умоляю, не называйте меня блистательным. Мое имя Робер. Если вы ко мне пришли, значит, вы мне доверяете как другу, а к друзьям обращаются по имени.
– Робер, – послушно повторила гоганни, – но правнуки Кабиоховы не могут звать первородных по имени.
– Ну, значит, я отказываюсь от этого дурацкого первородства. – Робер поднял бокал. – Я пью за то, чтобы вы, сударыня, называли меня Робером и позволили называть вас Мэллит.
– Недостойна… Я позволяю, но только не надо «вы». Это дурная примета.
– Так долой ее!
– Робер, – гоганни слегка запнулась, – все очень, очень плохо.
– Неужели всё?
– Пусть блис… Робер, не перебивай, мне и без того очень трудно… Нужно сказать так много и обо всем, а времени так мало. Хозяин гостиницы…
– Хозяин гостиницы понимает, что пробовать кэналлийское надо медленно, чтобы не убить послевкусие. Хозяин гостиницы понимает, что между пробами надо делать перерывы, чтобы не смешать впечатление. Мэллит, если я что-то и знаю, то лошадей и вино. Ты хорошо придумала!
– Я очень долго думала, – тихо призналась девушка, – и поняла, что должна найти… тебя… Ведь ты друг первого из первородных. В наших домах есть тайные выходы, храним мы и чужие одежды, чтобы бежать в них от жестоких и неправедных.
– Как ты меня нашла?
– Я знала, куда идти, – непонятно объяснила девушка, – а в ночь Флоха правнуки Кабиоховы не покидают спален. Я могла спокойно уйти… Робер, пожалуйста, позволь мне сказать…
Он позволил и выслушал, не перебивая, и даже понял, о чем речь, хотя это походило на бред, на страшные сказки, которыми в Эпинэ потчевал слуг старик-садовник. Там таинственные красавицы, высосав жизнь и молодость из доверчивых путников, с рассветом превращались в болотные коряги, короли-отцы направо и налево раздаривали еще не рожденных детей, а убийцы и убитые становились призраками и веками бродили друг за другом по замковым галереям.
Все боялись, а Робер – нет. Он ходил ночью на кладбище, надеясь оседлать тамошнюю клячу, и пропадал у мельничного омута, дожидаясь змеехвостых плакальщиц – без толку. Лет в десять Иноходец окончательно разуверился в чудесах и с тех пор не верил ни в закатных тварей, ни в подменышей, ни в крысью матерь, ни в Темную ночку. В то, о чем говорила Мэллит, тоже не слишком верилось, хотя… Хотя прошлое гоганы читать умели, но одно дело будить спящую в крови память, и совсем другое – заклясть взрослого сильного человека. Гоганни же утверждала, что, изменив данной пред арой клятве, Альдо или умрет, или окажется на магической цепи. Заклятие можно разрушить, и Мэллит представляет как, но сейчас оно защищает принца от чужого колдовства. Есть некто, чужой и злобный, он тоже пытался читать по крови Раканов, но ему помешала Мэллит. Мэллит и Альдо связаны, девушка – щит первородного и чувствует направленную против него магию…
Голова шла кругом. Единственное, о чем Робер знал теперь наверняка, – это о любви маленькой гоганни к Альдо.
– Робер…
Какие глаза! Создатель, какие глаза!
– Робер, поклянись хранить тайну от названного Альдо, но быть с ним рядом. Твой долг – хранить первого из первородных и удерживать от опрометчивых шагов и свойственных юности безумств.
Разрубленный Змей, кто бы говорил о юношеских безумствах и кому! Иноходцу Эпинэ… Да ему с колыбели пророчили, что он по дурости свернет себе голову и не заметит.
Иноходец поцеловал тонкие пальчики.
– Клянусь защищать Альдо Ракана ради Талигойи, нашей дружбы и… тебя.
– Альдо не должен знать о… о щите и о том, что ничтожная видела других… посягнувших на кровь.
– Я ничего не скажу, не бойся. Уже поздно, позволь тебя проводить.
– Нет, – покачала головой гоганни, – я укрыта от чужих глаз, а глаза правнуков Кабиоховых в ночь Флоха обращены к луне. До виноторговца чужие не снизойдут, а тебя запомнят. Не бойся за меня. Береги первородного.
Не бояться? Легко сказать! За кого же тогда прикажете бояться? У Мэллит отважное сердце, но лед под ней слишком тонок.
Эпинэ не доверял предчувствиям, но, глядя на спешащую через площадь крохотную фигурку с огромной корзиной, трясся от страха. Не за себя – за чужую красивую девочку, бросившую вызов всему миру ради любви к чужеземцу, который о ней почти позабыл. Робер знал одно – если б
