За что наказывают учеников - Наталья Сергеевна Корнева
Красный Волк, собравшийся было просить об окончании аудиенции, напряженно замер. Разговор приобретал нежелательный и очень, очень тревожный оборот. Неоспоримое подтверждение? Насколько было известно Элиару, для этого в арсенале жрецов существовал только один способ.
— Учитель желает… — слова становились острыми и непроизвольно застревали в горле, — провести дознание?
— Пустая формальность. — Красный Феникс вдруг обернулся и посмотрел ему в лицо, ласково улыбаясь самыми уголками губ. В медовом голосе прорезалась опасная тяжесть. — Ты ведь ничего не утаил от своего Учителя?
Элиар неосознанно передернул плечами. Он никак не ожидал, что утомленный дурными известиями наставник задумает провести дознание: эта сложная процедура требовала виртуозного мастерства и отнимала много сил. К ней прибегали в исключительном случае, когда в преступлении подозревался высокопоставленный чиновник, великий жрец или аристократ крови одной из древних династий. Таких людей нельзя наказывать без однозначного подтверждения вины, если остается хоть малейшая возможность непричастности. Любые доказательства могли оказаться поддельными, а потому, чтобы избежать обмана, дознаватель заглядывал человеку прямо в голову. Властью проводить дознание обладали только сам Великий Иерофант и глава Тайной Страты.
Но разве он преступник, чтобы подвергаться подобным унизительным проверкам? Разве ему предъявлены серьезные обвинения? И разве сняты с него полномочия главы Тайной Страты, который считается неподсудным? В дознании нет никакой необходимости! Зачем, ведь он и так предан своему наставнику…
— Не бойся, волчонок. Я позволю тебе открыться добровольно, если захочешь, — поправив упавшую на глаза серебряную прядь, спокойно пообещал Учитель.
С лукавством двуликого божества он предоставил Элиару выбор, подобный выбору между плетью и палкой, любезно предоставленному жертве грядущих пыток.
Традиционный способ проведения дознания заключался в том, что дознаватель вторгался в сознание и методично, один за другим, перебирал свитки памяти, разыскивая необходимое. Но прежде требовалось преодолеть естественное сопротивление разума, подавить ментальную защиту, что превращало процедуру в полноценную ментальную атаку. Остающийся в сознании преступник испытывал ужасные мучения и мог вовсе лишиться рассудка, если дознаватель был неумел или излишне жесток.
Конечно, можно обойтись и без насилия: вверив себя воле дознавателя, добровольно открыть свитки памяти. Такое самоотречение не сопровождалось болезненными ощущениями, но в каком-то смысле было гораздо страшнее, поскольку означало временную утрату личности или, в каком-то смысле, временную смерть. Подобное требовало большой смелости.
Элиар с досадой понял, что недопустимо долго замешкался с ответом. Пристально наблюдая за его сомнениями, Учитель улыбался безжалостно-сладко. Эта улыбка — словно хищный высверк клинка, который лучше не видеть, если хочешь остаться в живых. Реакция Красного Волка лучше всякого дознания говорила о том, что на душе его нечисто: преданный ученик, которому нечего скрывать, не мог иметь ничего против желания наставника проверить искренность его слов.
Более не колеблясь, Элиар приблизился и припал к лотосным стопам наставника. Затем, оставаясь на коленях, сложил руки в жесте ученичества — открытая ладонь накрывает кулак, символ покорности и смирения. Учитель чуть заметно кивнул, принимая его выбор. Сделал ответный жест — сжатый кулак поверх ладони, знак абсолютной власти Учителя.
Склонив голову и молитвенно прикрыв глаза, Элиар начал ритуальный призыв отречения:
— Взываю к достопочтенному мастеру…
Заученные еще в отрочестве формальные слова давались тяжело. Никогда прежде Элиару не доводилось произносить их. В этих словах была смерть.
Внезапно стало страшно. Безотчетно захотелось вскочить, убежать куда-то… куда угодно… спрятаться от всего мира, как беззащитному ребенку.
Но, как и всегда, бежать было некуда, а потому губы безнадежно продолжали произносить слова, которых ждал Учитель:
— …осознанно отказываюсь от свободы воли…
Постепенно тревожность уходила, уступив место апатии. Переживать не о чем: уже скоро все кончится, останется позади, и он даже ничего не почувствует. Скорее всего. Как бы то ни было, это лучше бессмысленной ментальной пытки.
— …всецело предаю себя в руки мастера…
А вдруг он больше никогда и ничего не почувствует? Кто знает, чем завершится опасный ритуал. Придет ли он в сознание, сможет ли оправиться от давления чужого разума? Вернет ли ему Учитель свободу воли? Быть может, сейчас он осознает себя в последний раз, и слова отречения — его последние осмысленные слова?
— …чтобы мастер избавил меня от всего наносного: от суетности моих мыслей, от пустой шелухи моих сомнений, и стал для меня единственным господином…
Незаметно для Элиара напряженные мышцы его полностью расслабились, став как вода. Поток размышлений замедлился, обмелел. Последней просочилась ленивая флегматичная мысль, что это тело уже не принадлежит ему и он не падает на пол только благодаря вмешательству кого-то другого. Невероятно. Прежде Элиар не мог и помыслить о такой глубине контроля. Но это было еще не все: чтобы познать подлинную глубину этой бездны, нужно завершить призыв.
Губы бесстрастно шептали слова. Глаза оставались закрытыми: Учитель будет смотреть прямо в душу. Рассудок наблюдал за происходящим будто со стороны, отстраненно и равнодушно. Он стал не собою — только наблюдателем. Он был вне.
— … молю мастера снизойти и принять предложенное…
Недавние мрачные опасения показались вдруг постыдными и мелкими. Принести себя в дар Учителю — лучшее, что можно сделать. То подлинное, то прекрасное, ради чего стоит жить. В сердце затеплился восторг, с каждым сказанным словом перерастающий в новое, незнакомое чувство — сладкую и горькую эйфорию. Волна ее прокатилась по телу и оставила его совершенно пустым. Возможно, эта звенящая пустота и есть — счастье.
— …пусть мастер распорядится по собственному усмотрению…
Реальность растворялась. Постепенно наставник стал центром мироздания, а потом и самим мирозданием. А потом…
— …ибо Учитель благ, и служить целям его и умереть для него есть величайшая награда и милость…
Голос угасал, затихал, и последние слова Элиар, поднеся сложенные ладони ко лбу, произносил уже только в своем сознании. Впрочем, этого было достаточно: призыв был закончен.
Полностью погрузив себя в медитативный транс, он вдруг почувствовал, что руки Учителя легли поверх его ладоней, бережно, словно бы обнимая. Ощутив это легчайшее прикосновение, подобное прикосновению крыла бабочки, Элиар испытал чистое, ничем не замутненное блаженство, превышающее даже блаженство жреца, воочию увидевшего свое божество. В тот же миг духовная сила Учителя заполнила его, затопила величественным прибоем. Медленно, даже не пытаясь спастись, Элиар тонул сам в себе, в огненном и ледяном океане, в почти религиозном экстазе сливаясь с ним в единое целое — или растворяясь в нем без остатка. Разницы не было: противоположности стали одним. Мгновение растянулось, а может, бесконечно зациклилось. И вновь и вновь он уходил под воду и бесследно исчезал в величественной
